Я хватаю концы сети, сжимаю их в кулаке, а Калисто испуганно крутит головой, старается разодрать когтями и перекусить свои путы. Я осторожно поднимаю сапсана с пола, прижимаю ладонью крылья к телу, пачкая их кровью. Три пера опускаются мне под ноги. Медленно, словно танцуя в воздухе. Медленно и безнадежно. Я почему-то не могу смотреть на эти перья.

И не могу не смотреть. Воет внутри волк, скулит.

Я отворачиваюсь.

Скоро нрифт ослабит Калисто, вытянет силы, а пока она сражается, дергается и клокочет, старается укусить меня, бьет мощными лапами по рукам. Мне выворачивает кишки ее страх.

— Кали, я не могу. Я не могу! — ору на нее. Язык слушается отвратительно, крик получается слишком грубым. — Не проси меня, не кричи, пожалуйста, — уже шепчу, опускаясь на деревянные доски, прижимая ее к груди. — Ты рвешь меня, ты убиваешь меня. Не надо, птичка.

И она затихает. Тревожный, ужасно громкий, выворачивающий наизнанку крик, и она затихает. Только бешено, неровно, судорожно бьется в груди маленькое сердечко. Только вздрагивает хрупкое тело.

Калисто не смотрит на меня, ее глаза закрыты.

А я не знаю, что еще сказать. Не нахожу слов. Мне тяжело и больно, и едва стонут паруса «Пересмешника», тихо и жалобно звенит колокол.

Я не знаю, сколько прошло времени, сколько я просидел вот так, но за нами на лодках приплыли Калеб и Сайрус, на небе взошла Белая Луна — огромная и яркая. Холодная.

Я спустился вниз по лестнице, одной рукой прижимая к себе вздрагивающую Калисто, сел и уставился на темную воду.

— Я заберу… — нарушил тишину, сидящий в другой лодке, квартирмейстер.