Птичка дернулась, драно вскрикнула. — Плывите к берегу, — поморщившись, продолжил он. Я проводил эльфа взглядом и кивнул сжимающему зубы нагу.

На песчаной косе собралась вся команда. Они не отрывали своих взглядов от корабля, слишком четко различимому в слепящем свете луны. Они сжимали кулаки и смотрели. Тишина стояла такая, что было слышно, как падают с деревьев на землю переспелые фрукты.

А стоило мне ступить на берег, Калисто обернулась. Нрифт все-таки сделал свое дело, и теперь переливающейся паутиной лежал у девушки на плечах.

Она не шевелилась, не издала ни звука, не рвалась. Она беззвучно плакала. Смотрела на корабль и плакала. Ее слезы падали мне на остатки рубашки, попадали на грудь, клеймом выжигая кожу, оставляя язвы, червоточины. Навсегда.

Она меня не простит.

Калеб показался у борта через шесть с половиной лучей. В его руках горел невозможным белым осколок. Последний осколок. И его свет затмевал даже долбанную Белую луну.

Калисто упала на колени, сгорбилась, сжалась в комок, обхватив себя руками за плечи, почти впилась когтями. Ее боль согнула пополам и меня, вырвала из горла рык, хрип, скулеж. Жалкий и отчаянный.

Я опустился рядом с ней, с силой развернул к себе, обнял, гладя по голове. А она продолжала беззвучно плакать. Лучше бы ударила, лучше бы оттолкнула, лучше бы расцарапала рожу в кровь, лучше бы ругалась.

Беззвучные слезы — самые отвратительные. Они самые тяжелые, самые болезненные, безжалостные.

А в следующий вдох сдавило виски, выбило дыхание, чудовищная сила прокатилась по телу, пираты стонали и корчились, оглушающий треск раскаленным прутом впился в разум. «Пересмешник» раскололся на части, рассыпался, как игрушечный. Прекрасные мачты, верхние и нижние палубы, Пираты плевались кровью, терли грудь. Сайрус сжимал собственное горло.

Вагор, этот сильный, огромный мужчина, царапал руки, когтями. Тим корчился на мокром песке.

Захрипела, задергалась, заметалась в моих руках Кали. Дыхание судорожными толчками вырывалось из ее груди. Она выла. Низко, отрывисто.

Выла и мотала головой. Птичку трясло так, что я с трудом удерживал ее тело в руках. Она впилась в собственные плечи с такой яростью, что оставила на глубокие раны. Я с усилием разжал сведенные судорогой пальцы, подставил собственную руку.