Душ помог немного прийти в себя, сбросить часть того странного оцепенения, которое незаметно опутало меня, словно сеть.

Ярослав все еще был на балконе, когда я вышла. Стоял и всматривался в ночной город, вертя в пальцах зажигалку, то открывая, то закрывая крышку. Синий огонек легко подрагивал на ветру.

— Помимо прочего, есть что-то еще, что тебя беспокоит? — спросила, закрывая за собой дверь.

Змеев чуть повернул голову в мою сторону, протянул руку, привлекая к себе.

— Беспокоит — это не то слово. Я редко беспокоюсь, слишком ленив и эгоистичен, — он встал за моей спиной, прижал к себе, опустил подбородок мне на макушку, а перед нами переливалась огнями Москва. Беспокойная и шумная. Город, который никогда не спит. Я любила ночную Москву. Она была похожа на молоденькую девушку — яркую, веселую, неугомонную, бесшабашную, меняющую наряды и ухажеров, как перчатки, немного заносчивую, но очень обаятельную. Дневной город был другим. Дневная Москва — настоящая стерва.

— Тогда какое слово подходит?

— Просто задумался.

— О, и как оно?

— Абсолютно бесполезное занятие, скажу я тебе, — мягко пророкотал Волков мне в волосы. Он улыбался, я чувствовала. Так же как и то, что все-таки его что-то тревожит. И подозрения на этот счет тоже имелись.

— Пошли спать, Ярослав. Пять утра, — уже погасли фонари, и ночные тени сменились предрассветными сумерками, проснулись птицы, скоро дворники примутся за каждодневный утренний ритуал, оживет лифт и скрипучая подъездная дверь.

— А как же «встретить рассвет вместе»? Это же так романтично? — Змеев все еще улыбался.

— Господи, Волков, это хоть раз сработало?

— Женщина…

— И потом, мне кажется, что-то тут не так. Я тебя в кровать зову, а ты отпираешься. Серьезно? — я задрала голову и удостоилась короткого поцелуя в кончик носа.

— Ладно, сдаюсь, — улыбнулся Гад. — Не хочешь рассвет- пошли спать.

Я отключилась, стоило голове коснуться подушки; как пришел Ярослав, не услышала.

На следующее утро Волкову все-таки пришлось везти меня в морг, на опознание, но делать ему этого совершенно не хотелось. Все утро он ворчал и хмурился, меряя шагами маленькую кухню хрущёвки.

— Ты можешь отказаться, — выдал Гад в очередной раз, когда мы уже стояли возле железных дверей казенного трупохранилища.

— Могу, — кивнула, поднимая солнечные очки на макушку. — Но не буду. Пошли.

Не то чтобы мне хотелось это делать… Если уж совсем откровенно, не хотелось совсем. Несмотря на свою работу, я не фанат подобных заведений. Там запахи, там холод и металл повсюду, там люди с серыми лицами и разрезанными грудными клетками, там гулкое эхо шагов, тишина, безжизненный свет ламп и иногда слезы. Все это не очень приятно, еще более неприятно, если там тот, кто тебе знаком. Уже не человек, просто тело, раздетое, вымытое тело, источник проб, анализов, информации… Такие места всегда странно обезличивают, стирают малейшие признаки еще не так давно теплящейся жизни.