– Сказал, лорд.

– И хорошо сделал. А теперь, по-моему, собираешься заняться плохим делом – попраздновать Лугназад?

Он весело рассмеялся:

– Да, лорд. Лугназад считался праздником сбора урожая, но для молодежи он был днем плодородия, и безудержные пиры начинались еще накануне ночью.

– Тогда иди. Я побуду тут.

Оставшись один, я занялся устройством шалаша для празднования Лугназада. Мне хотелось чем-нибудь порадовать Нимуэ, хотя пока ей было не до веселья. Первым делом я нарезал ивовой лозы и сплел на берегу ручья нечто вроде большого капюшона, украсив его васильками, маками, цветками воловьих глаз, наперстянки, и все это перевил длинными плетями розовых вьюнков. Такие шалаши делались к празднику по всей Британии, а потом, уже весной, по всей Британии рождались сотни младенцев, зачатых в Лугназад. Весна считалась хорошим временем для рождения ребенка, который приходит в мир накануне летнего изобилия. Впрочем, урожай будущего года напрямую зависел от сражений, которые могли начаться уже после сбора урожая нынешнего.

Нимуэ появилась из хижины как раз в тот момент, когда я вплетал последние цветы в ивовый костяк шалаша.

– Уже Лугназад? – удивилась она.

– Завтра.

Она смущенно засмеялась:

– Никто никогда не сплетал мне шалаша.

– Ты никогда этого и не хотела.

– А теперь хочу, – тихо проговорила она и опустилась на траву с таким радостным лицом, что сердце у меня затрепетало.

Нимуэ прикрыла пустую глазницу кожаной повязкой и надела одно из принесенных служанкой Гиллад платьев. Это было простое коричневое платье рабыни, но ей всегда шли простые вещи. Худая, бледная, она все же сияла чистотой, а на щеках играл легкий румянец.

– Куда девался золотой глаз, не знаю, – печально сказала она, дотрагиваясь до новой повязки.

– Я попросил сделать новый, – успокоил я ее, умолчав о том, что отдал кузнецу последние монетки.

Мне до зарезу нужна была новая схватка, чтобы пополнить отощавший кошелек.

– Есть хочу! – сказала Нимуэ с тем озорством, которое так нравилось мне в ней прежде.

Я кинул несколько березовых веточек на дно горшка, чтобы бульон стал прозрачнее, и поставил его на огонь. Она съела все до капли и блаженно растянулась в шалаше, задумчиво глядя на тихо журчавший ручей. На поверхности воды появилась цепочка пузырей – это проплыла выдра. Я видел ее раньше, эту матерую хищницу, вся шкура которой была испещрена следами когтей и проплешинами шрамов от копий неудачливых охотников. Нимуэ следила за бежавшей дорожкой пузырьков, пока те не исчезли под низко склоненными ветвями ивы, и заговорила.