Мы с Саграмором привели своих людей на территорию храма, что к вечеру, чего доброго, превратилась бы в кровавую баню. Мои копейщики охраняли двери святилища, воины Саграмора защищали Гвиневеру, но наши силы заметно уступали в числе хмельным воякам из Деметии и Гвента, а повисцы, радуясь поводу досадить черным щитам, криками поддерживали Гвиневеру. Я протолкался сквозь упившуюся медом толпу, раздавая увесистые тумаки самым шумным смутьянам, но по мере того, как солнце опускалось все ниже, буйство набирало силу, и я опасался, что не совладаю с обезумевшей ордой. Мир худо-бедно восстановил Саграмор. Он взобрался на крышу купальни и встал там, высокий и грозный, между двумя статуями, призывая к молчанию. Нумидиец загодя разоблачился до пояса, так что по контрасту с беломраморными воинами его черная кожа производила впечатление тем более сильное.

– Ежели тут есть несогласные, – крикнул он на своем причудливом бриттском, – придется вам сперва выяснить отношения со мной. Один на один! На мечах или копьях – выбирайте сами! – Саграмор выхватил длинный изогнутый клинок и свирепо воззрился сверху на недовольных.

– Вышвырните шлюху! – раздался голос из толпы черных щитов.

– Ах, тебе не по душе шлюхи? – заорал в ответ Саграмор. – Так какой же из тебя воин? Ты девственник, что ли? Ежели ты так дорожишь своим целомудрием, так поди сюда, я тебя оскоплю. – Раздался дружный хохот, и непосредственная опасность миновала.

Арганте дулась в своих покоях. Она величала себя императрицей Думнонии и требовала, чтобы Саграмор и я обеспечили ей эскорт из числа думнонийцев. Но при ней и без того состояло без счету черных щитов ее отца, так что мы с Саграмором решили, Арганте как-нибудь перебьется. Вместо того мы разделись догола и окунулись в громадную римскую купальню и некоторое время лежали неподвижно, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Горячая вода чудесным образом помогала расслабиться. К дырам в крыше, там, где провалилась черепица, тянулись струйки пара.

– Говорят, это самое внушительное здание во всей Британии, – промолвил Саграмор.

Я оглядел обширный свод крыши.

– Пожалуй, так оно и есть.

– Но в детстве я был рабом в доме побольше этого, – заметил Саграмор.

– В Нумидии?

Он кивнул.

– Хотя сам-то я с еще более дальнего юга. Меня продали в рабство совсем мальцом. Я даже родителей не помню.

– А когда ты уехал из Нумидии?

– После того, как впервые убил человека. Управляющего, вот оно как. Сколько ж мне было-то? Десять лет? Одиннадцать? Словом, я сбежал, вступил в римскую армию как пращник. До сих пор могу попасть человеку камнем между глаз с пятидесяти шагов. Я выучился ездить верхом. Сражался в Италии, во Фракии, в Египте, завербовался наемником во франкскую армию. Там-то Артур и взял меня в плен. – Саграмор нечасто бывал столь разговорчив. Напротив, молчание было едва ли не самым действенным его оружием – молчание, и ястребиное лицо, и грозная репутация, но в домашней обстановке он бывал мягок и задумчив. – Кстати, а на чьей мы стороне? – озадаченно спросил он у меня.