– Отпусти меня, Дерфель! Я пошлю тебе денег, обещаю!

Он бормотал и бормотал, не умолкая, и сулил мне золота столько, что и во сне не приснится, но меча так и не обнажил, пока я не ткнул его в грудь Хьюэлбейном, и в этот миг Ланселот понял, что ему суждено умереть. Он плюнул в меня, шагнул назад и обнажил клинок. Его когда-то называли Танлладвир, что значит «сверкающий убийца», но, приняв крещение из рук Сэнсама, Ланселот переименовал его в Христов клинок. Христов клинок, даже покрывшись ржавчиной, оставался грозным оружием, и, к моему изумлению, сам Ланселот оказался мечником не из последних. Я всегда считал его трусом, но в тот день он сражался весьма храбро. Он был доведен до отчаяния, и отчаяние выдавало себя в последовательности стремительных рубящих атак, оттеснивших меня назад. Но Ланселот устал, промок и иззяб и быстро утомлялся, так что, отбив град первых выпадов, я мог уже не торопиться, приближая его конец. Он бился все отчаяннее, все исступленнее, но я закончил поединок, поднырнув под размашистый круговой удар и подставив Хьюэлбейн так, чтобы острие задело предплечье противника, а Ланселот на развороте сам взрезал себе вены от запястья до локтя. Он взвизгнул, потоком хлынула кровь, меч выпал из обездвиженной руки. Цепенея от ужаса, Ланселот ждал смерти.

Я отчистил Хьюэлбейн пучком травы, вытер плащом и убрал меч в ножны.

– Не хочу, чтобы душа твоя числилась за моим мечом, – объявил я Ланселоту, и он возблагодарил было судьбу, но я тут же разбил его надежды. – Твои люди убили мое дитя, – сказал я ему, – те самые люди, которых ты послал притащить Кайнвин к тебе на ложе. Думаешь, я смогу простить тебе то и это?

– Я им этого не приказывал, – отчаянно залепетал он. – Поверь!

Я плюнул ему в лицо.

– Отдать тебя Артуру, о король?

– Нет, Дерфель, пожалуйста! – Он заломил руки и затрясся всем телом. – Пожалуйста!

– Дадим ему бабью смерть, – уговаривал меня Исса, разумея, что его должно раздеть догола и оскопить – и пусть истечет кровью промеж ног.

Искушение было сильным, но я боялся получить удовольствие от Ланселотовой казни. Месть сладка: убийцы Диан умерли страшной смертью, и я с чистой совестью наслаждался их страданиями, но мучить это дрожащее, сломленное ничтожество меня не тянуло. Ланселот так трясся, что мне вдруг сделалось его жалко, и я обнаружил, что прикидываю, не подарить ли ему жизнь. Да, он предатель и трус, да, он заслужил смерть, но ужас его был так жалок, что я и впрямь исполнился сострадания. Он всегда был мне врагом, он всегда презирал меня, но теперь, когда он рухнул передо мной на колени и по щекам его покатились слезы, мне вдруг захотелось проявить милосердие, и я знал, что продемонстрировать свою над ним власть окажется ничуть не менее приятно, нежели обречь его на смерть. Я уже предвкушал его благодарность, но тут вспомнил лицо моей умирающей дочери – и затрясся от ярости. Артур славился тем, что прощает своих врагов, но этого врага я не прощу – ни за что, никогда.