И внезапно котёнок показался единственным живым из всего, что окружало. Единственным, на кого стоило тратить крохи любви, жгущие сердце.

Михаил встряхнул головой.

Лиловое платье, сирень, окно в сизых разводах, чёрная куртка, остановка, котёнок, книги…

И открыл глаза.

Давящим на плечи ремнём оказались крепкие руки сдерживающих тэра.

Водителем, настойчиво уговаривающим вернуться, — Стоян.

Девушкой в чёрном — Стратим.

Наташей… Наташей оказалась стерва в белом. Сияющая светом дева.

— Рарог, — нахмурился Стоян, проследив за его взглядом. — Королева Гнезда. Дева-лебедь.

Всего мгновение Михаил соображал. А потом окунулся с головой в жар бешенства. Его напоили иллюзией! Напитали, словно окунули в дерьмо. Взяли его сущность, взболтанную прошедшими событиями, рассмотрели на свет и нашли звезду, ведшую его всё это время. И, скопировав неловко, даже не тратясь на должную огранку, выставили перед ним подделку, поманили ею, словно собачку косточкой!

Михаил зарычал, оправдывая прозвище, и стряхнул с плеч удерживающих людей. Может, стряхнул, может, Стоян успел дать знак оставить в покое. Главное — освободился. И пошёл. Сквозь строй, раздвигая защищающие спины людей, туда — к чёрному монолиту трона. К белой деве, стоящей с усмешкой победителя.

— Ты! Тварь! Даже последняя гадина на земле не бросит своих детей на смерть ради мужика! Хочешь родить новых? Почему бы тебе не научиться беречь старых? Почему бы не начать разговаривать на равных, чтобы получить что-то? И не попробовать завоевать любовь и тогда уж рожать деток? Дура ты круглая! Смотри!

Наработанным движением вытянул из ножен свой боевой нож. Верный нож от гарды до острия оскалился недоброй усмешкой лезвия. Думать о том, почему клинок цел, времени не оставалось. Вскинул и, уверенно взяв двумя руками, направил в грудь. Остриё встало чётко, словно само нацелившись меж рёбер.

— Меня ты не получишь! Ни живым, ни мёртвым! За Юрку! За ребят! Ну!

Внутренний жар опалил лёгкие, засвербело в носу, полилось кровью.

Он был. Он был многим и не был ничем. И только после полного осознания этого, он теперь видел и слышал сам, как тихо потрескивает под сердцем зрелый жёлудь, раскрываясь по трещине, словно крылышки майского жука. Как шевелиться, когда раскрывается тонкий мятый, липкий от влаги рождения стебелёк. Как тянется вверх, трогая испуганно стучащее сердце, словно проверяя его ладошкой листа на прочность.

— Остановись!

Две тощие фигуры, обмотанные чёрными тряпицами, поднялись к трону. Рарог побелела, отступая и закрываясь руками. Горгонии просто встали перед Королевой, загородив её телами. Голоса воспитательниц лились синхронно и неслись со всех сторон. Они протягивали звуки, делая слово похожим на капающий с ложки тяжёлый мёд — тягучим, плавным, но весомым.