Михаил, держать за стрелу в теле, побрёл к пирамиде. Мир шатался влево — вправо, влево — вправо…

Зубров шагал наверх. Ступень — шаг. Ступень — шаг. Ступень — шаг. Ступень… Он не заметил и не понял, как рядом оказались друзья. Когда перед ним растелилась площадка с троном, за его спиной уже сражались Родимец и Полынцев. А в небе над троном металась огромной траурной птицей Стратим.

Феникс тонко заверещал, когда Зубров оказался рядом. Страшно это, когда человек с обрубком плеча, сжимая меч в оставшейся руке, движется на тебя. И нет на его лице ни злости, ни страха, только бесконечная усталость и осознание цели.

Юрий подошёл к сиянию вплотную. Дошёл до самой границы и остановился, не двигаясь. А потом поставил острие меча перед собой и, улыбнувшись, кольнул воздух, будто иглой вену — коротко и неторопливо. Скос японского меча раздвинул волокна радужного света и потянулся к человеку на троне. Феникс вжался в спинку кресла, подтягивая к корпусу непослушные конечности, зашептал что-то оправдательное.

Не замечая суеты битвы, Зубров подавливал меч неторопливо и уверенно. Пока кончик не упёрся во впалую, трясущуюся в рыданиях грудь. Там он замер. Двигаться вперёд было некуда. Радиус сферы равнялся длине меча.

— Юр-ка!

Михаилу оставалось совсем немного до пирамиды с троном. Всего чуть — шагов пятнадцать!

Юрий усмехнулся и шагнул.

Сияние на миг ослепило и поглотило Зуброва, меч, Феникса, трон. А через мгновение дикий ор стерв заглушил предсмертный хрип безумца. Юрия отбросило уже мёртвым.

— Суки! — захрипел Медведев. — Жрите, суки! Хрен вы теперь меня получите! — и собрав в непослушные пальцы скользкое острие, рванул стрелу из плеча. От ярой боли рухнул на колени, начал хватать ртом воздух — не полегчало. В плече запульсировало жаркой ломотой. Сложился пополам, чувствуя, как холодит сердце. Последнее, что увидел, как кровь толстой струёй полилась на пол.

Глава 23 Отец

Глава 23

Отец

Он был Человеком-в-колодце, смотрящим на белые звёзды и далёкие миры, в одночасье превращающиеся в такие же каменные холодные колодцы, из которых пытливо заглядывали в душу такие же человеки…

Он был Лесом. Старым, дремучим дубовым лесом, скрывающим в морщинах коры мудрость земли. Лесом, цепляющим узловатыми ветвями-пальцами сизые облака, и ласково подставляющим ладони листьев под нежные брюшка птах. Роняющим потрескивающие жёлуди под ноги зверью и редким путникам. Вздыхающим ветер и свет звёзд, и знающим, что где-то на свете есть человек, бегущий к солнцу…

Он был ножом. Уверенным хищным клинком, знающим цену страха и боли. Умеющим вгрызаться в жизнь и вытряхать её из плоти. Клинком, который любил прижиматься к хозяйской руке. В бою ли, в работе, да просто для того, чтобы покрасоваться! Но — быть с ней. И, когда настало время понимания и необходимости предостережения, он не сомневался ни мгновения, покидая ладонь и наваливаясь ему одному известной слабиной на острую грань…