В начале лета мама моя ушла с моей помощью из мира на Грань к новому рождению. У погребального костра стояли все, кто любил её и помнил, что мне тоже место нашлось, мне и моим собратьям по инициации, а все как одно были, а и всем одно на уме было: никогда не простим и никогда не забудем. Эта смерть, как все прочие, явилась делами находников из Третерумка, что тридцать семь зим — то не срок для живого. А перед уходом мама благословила меня на жизнь и сказала ещё так, чтобы дети мои и внуки жили счастливо, что я промолчала, какие могут быть дети, тем более внуки, у неумершего, что не могла я вмешаться с правдой своей в последнее слово давшей мне жизнь. И никто так же не стал этого делать.

Так ушла от нас Здебора ирхень Двахмирани, дочь Желана Рябинина, что по ней оставили памятный камень в парке Белополя, столицы Двестиполья, в парке, её руками воссозданном и её имя принявшем. Я ходила потом дорожками парка и сидела у камня, что старалась ночью глухой появляться, чтобы живых, полюбивших с детьми гулять здесь, не тревожить.

Одной ночью встретила у камня Плойза Двахмира, и стала с ним рядом, что он молчал и я молчала: не знали, что сказать друг другу. Но у него остался мальчик, мой брат, пятилетний малыш с серебряными кудрями, и он ради них отрёкся от сородичей, ради матери моей и сына. Тогда превозмогла я себя, что сказала ему:

— Благо тебе, что дарил ей счастье и сына оставил.

Всех детей забрала у матери моей война, а я как неумершая стала бесплодна, а и будут у брата дети, продолжение и память на нашей земле. Двахмир кивнул мне, что сказал:

— Ты, Фиалка, приходи, когда пожелаешь, не таясь в ночи. Двери моего дома открыты для тебя.

Я услышала его слова и приняла их, а однажды встретила у камня того Пельчар, супругу Ненаша, с цветами, а и подошла она ко мне, обняла за плечо и так стояла, что от ласки её, понимания и сочувствия живого, мне впервые после всех этих долгих, горьких, не пойми как прожитых проклятых зим захотелось заплакать…

Тахмир мой чудить начал, что свадьбу решил со мною справить, а мне приятно было поначалу, а идумать начала потом, что поняла, о какой свадьбе можно речь вести. А он сказал, что о правильной. Чтобы обряд в храме триединого Вечнотворящего, и чтобы все видели, что его женщина жена ему, не наложница. Видно, прознал как-то о первых словах Двахмира, ко мне обращённых, а не от меня, а и может Двахмир сам ещё раз так сказал, не ведаю. Так я сказала, что не хочу, а хочу, чтобы дети у Тахмира моего были от живой женщины, мне же родить не получится никогда. Вольно Пельчар было алому платью радоваться, что она уже родила Ненашу дочку, и, может быть, родит ещё; мёртвое не рождает живое, мне деяние Пельчар повторить не по статусу и не по силам. На то отвечал он, что ему без разницы, что никакой другой женщины не надобно, кроме меня, что бросить мне надо такие речи и не повторять их больше, а он решил уже, а и от решения своего не отступится.