Так сталось со мной то, что было со Светаной и Златой, что не могла я живого видеть без того, чтобы голод не ронял мне разум, а насытиться не могла вовсе, а и уходило всё выпитое словно в прорву бездонную. Доктор сТруви сказал, что я перешагнула порог, отдавая все силы свои дочери, что не дело неумерших отдавать… И теперь лишь возрастать будет моё безумие, что поглотит оно и память мою и чувства и саму душу, обратив меня, Фиалку Ветрову, неумершую, в страшное умертвие, выжирающее всё вокруг себя под корень. Спасения нет, как нет и надежды. На памяти старшего обратить подобное перерождение не удавалось ещё никому. Кроме Тахмира, что спас когда-то нашу Злату. Но Злата была молода и слаба тогда, что он сумел укротить её, со мной же не выйдет подобного, что лучше даже не пробовать. Тогда сказала я, что надо Тень свою поднять и так уйти из мира совсем, а смерти Тахмиру своему не желаю, а и дочери без отца не выжить, что ей пусть поможет и что миру нашему нужны боевые маги, такие как он, на них держится многое.

— Я рад, что ты понимаешь это, девочка, — ответил на то мне доктор сТруви.

Тёплый ветер Силы в лицо, последнее прощание уходящему, что сколько раз я сама дарила живым, выходящим на Грань к новому рождению. Мой старший, мой друг, мой наставник, заменивший мне отца…

— Я хочу уйти в бою, — сказала я, и доктор сТруви со мной согласился.

В Алой Цитадели до сих пор гасли детские жизни. Последняя Опора Третерумка на нашей земле. Мы собирались в битву, чтобы разрушить её навсегда и так отрезать желтоголовым путь к Третьему миру, навсегда отрезать, насовсем, чтобы не было им сюда дороги на времена вечные. А будут со мной только собратья мои по инициации, живых рядом не будет, кроме врага, которому пощады и жалости ждать незачем, что если повезёт мне выжить, то отпустит меня потом мой старший сам, лично, как полагается. И я за счастье посчитала подобный исход, что не хотелось умирать совсем без пользы.

Тахмир мой прознал о случившемся, что пришёл к нам и требовал от доктора сТруви дозволения говорить со мной, а он отказался, а и Тахмир мой заявил, что будет платить, на что Канч сТруви отказался от платы, но поговорить нам дозволил.

Тяжкий вышел разговор и страшный! Держало меня только слово доктора сТруви, слово старшего, которому младший не смеет не подчиниться, и то голод рвал на части разум, что не всё могла осознавать уже. Тахмир мой то видел, а видел он, что со мною сделать ничего нельзя, а и понимал сам, что недостанет ему ни Силы ни жизни совладать с охватившей меня бедой, как когда-то совладал он с перерождением нашей Златы. Но он готов был всё равно, что я отговаривала его. Просила позаботиться о дочери, что дочери нужна была его Сила, что иначе она умрёт, что не должно ей умирать так рано, а назвать девочку просила Здеборой по матери моей, ушедшей из мира безвременно, а и сказала ещё, что люблю его. Всегда любила. С тех самых пор, как увидела его связанного, но даже в смертный свой час не пожелавшего оставаться беспомощной жертвой. И, прежде чем безумие поглотило меня совсем, я увидела слёзы на его щеках.