Не отдавая себе отчета в том, что делает, Аэлин поднялась со своего места и подалась вперед, выдохнув имя данталли вслух — едва слышно, но различимо.

— Стойте. Леди Аэлин, не надо.

Охотница не заметила, как рука аггрефьера оказалась у нее на плече, не уловила, когда Теодор успел встать со стула, не ощутила отвращения от прикосновения трехпалой полуптичьей лапы иного существа. Захоти Теодор сейчас нанести женщине смертельный удар, он сумел бы осуществить это беспрепятственно — среагировать Аэлин бы не успела.

Молодая женщина уже сделала несколько шагов к комнате данталли, чтобы суметь различить с усилием сдерживаемый стон, больше походящий на громкий выдох.

«А ведь в какой-то момент я хотела, чтобы он расплатился! Тогда, в трактире, после убийства пятнадцати жрецов — я желала этого! Желала этой расплаты…»

— Боги… — прошептала охотница, качая головой.

— Не корите себя за эти мысли. Даже без вашего желания это бы произошло. Леди Аэлин, не ходите туда. Он ведь просил, помните? Сейчас ваше присутствие только все усугубит, поверьте мне.

Аггрефьер склонил голову, изучающе глядя на охотницу. Аэлин ожгла Теодора взглядом неконтролируемо заблестевших глаз.

Охотница замерла, боясь услышать еще хоть что-то из соседней комнаты. Теперь она точно знала, что не сомкнет глаз этой ночью, и вестник беды будет здесь ни при чем — женщина попросту не сумеет заснуть, зная о мучениях своего спутника. А в памяти — такое невозмутимое, умиротворенное лицо, усмехающееся собственной слабости и невозможности переставлять ноги после обильной кровопотери. А еще в памяти — мысли о том, что за убийство пятнадцати жрецов расплата будет заслуженной; мысли, которые теперь не изгнать; мысли, которые появились раньше, чем данталли доходчиво объяснил: «это — война». В памяти — улыбка Мальстена Ормонта, его отведенный взгляд, слова: «К чему мы об этом, леди Аэлин? Праздное любопытство?»; в памяти — глаза, наполненные безысходным, плохо скрываемым страхом. В памяти — циничный монолог Бенедикта Колера о том, что лишь в моменте расплаты данталли чувствуется справедливость богов. В памяти — спокойное выражение на лице Мальстена, говорящего о собственной смерти от руки дочери Грэга Дэвери.

Вы можете убить меня прямо сейчас, и сопротивляться я не буду. Вам — не буду.

— О, боги… — только и сумела выдавить охотница, уже не стараясь скрыть в голосе дрожь.

И снова стон — вовремя схваченный, придержанный, но рвущийся наружу, потому что на секунду он словно бы приглушает агонию.