Ничего другого я делать не мог. Спиртное не брало; казалось, голова вот-вот лопнет. Лишиться Каролины было само по себе тяжело, но эта потеря означала еще большую утрату. Я буквально видел, как от меня уплывает все, на что я рассчитывал и надеялся! Как жаждущий, я потянулся к источнику, который оказался миражом и превратился в прах. Впереди маячила острая боль унижения. Я подумал о тех, кого придется известить о разрыве: Сили, Грэм, Десмонды, Росситеры и прочие. В воображении возникли их сочувственные, жалостливые лица, но я предполагал, что за моей спиной сочувствие и жалость превратятся в злословие и злорадство… Это было невыносимо. Я вскочил и зашагал по комнате, словно недужный, что ходьбой пытается унять боль. Херес я пил прямо из горлышка, вино текло по подбородку. Когда бутылка опустела, я поднялся наверх и стал рыться в шкафу, ища спиртное. Нашлись фляжка бренди, пыльная бутылка тернового джина и запечатанный маленький бочонок польского спирта, который еще перед войной я выиграл в благотворительной лотерее, но так и не отважился попробовать. Смешав из них ядреное пойло, я залпом его опрокинул, задыхаясь и кашляя. Конечно, лучше бы принять успокоительное, но, видимо, я хотел оглушить себя пьянством. Помню, в рубашке я валялся на кровати и все пил и пил, пока не вырубился. Ночью меня сильно рвало. Потом я задремал, но вскоре очнулся от холода. Разбитый и снедаемый стыдом, я скорчился под одеялом, однако уже не уснул и только смотрел в сереющее окно. В голове моей струились мысли, безжалостно ясные, точно ледяная вода. Да, ты ее потерял. Размечтался! Посмотри на себя! На кого ты похож? Ты ее не стоишь.

Но когда я встал и через силу сварил себе кофе, инстинкт самосохранения изловчился слегка подправить мое настроение. Начинался теплый весенний денек, ничем не отличавшийся от вчерашнего, и казалось невозможным, чтобы между одним и другим рассветом все так катастрофически переменилось. Жалящая боль от слов и поступка Каролины утихла; мысленно проиграв вчерашнюю сцену, я подивился тому, что так серьезно все воспринял. Она измождена, угнетена и все еще в шоке от мрачных событий, закончившихся смертью матери, говорил я себе. Уже давно она взбалмошна, ею беспрестанно овладевают странные идеи, но всякий раз тебе удавалось ее урезонить. Наверняка это был последний безумный всплеск, кульминация ее тревоги и усталости. Наверняка ты опять мог ее уговорить. Я уже в это верил. Пожалуй, она сама этого хотела. Возможно, она меня проверяла, желая получить нечто, чего пока я не сумел дать.