— Об этом и говорить не приходится. Поля Блугейт — не такое место, где могут появляться леди.

— Значит, я сама туда отправлюсь, без тебя!

Я стремительно бросаюсь к двери. Картик хватает меня за руки.

— Ты хоть понимаешь, что может с тобой случиться там?

— Мне придется рискнуть.

Мы с Картиком стоим друг против друга, злые и взволнованные.

— Я не могу оставить его там, Картик!

— Очень хорошо, — смягчается он. Потом окидывает мою фигуру бесцеремонным взглядом. — Только тебе придется позаимствовать одежду у брата.

— О чем это ты?

— Если тебе так уж нужно туда отправиться, тебе придется переодеться мужчиной.

Я несусь вверх по лестнице, надеясь, что не разбужу бабушку или кого-нибудь из слуг. Одежда Тома — полная загадка для меня. С огромным трудом я раздеваюсь, расшнуровав корсет и сбросив многочисленные нижние юбки и длинную сорочку. Когда все это падает с меня, я облегченно вздыхаю. Потом натягиваю брюки Тома поверх своих шерстяных чулок и выбираю рубашку и сюртук. Они садятся на меня довольно плотно. Я высокая, но не такая тощая, как Том. Но, в общем, получается не так уж плохо. Зато очень трудно оказывается спрятать волосы под шляпу. Они то и дело пытаются вырваться на свободу. И ботинки Тома не желают держаться на моих ногах; мне приходится набивать в них кучу носовых платков, потому что ступня у Тома на добрый дюйм длиннее моей, да и в ширину чуть ли не вдвое больше. В результате я иду, как пьяная.

— И как я выгляжу? — спрашиваю я, спустившись вниз.

Картик фыркает:

— Как некто такой, кого не пропустит ни один хулиган в восточном Лондоне. Подождем возвращения твоего брата.

— Я не оставлю своего отца погибать в опиумном притоне, — решительно заявляю я. — Подгоняй карету.

С неба падает легкий снежок. Он покрывает гриву Джинджера тонким слоем серебристой пудры, пока мы медленно едем через трущобы восточного Лондона. Ночь стоит тихая и холодная. Воздух обжигает легкие. Узкие грязные проулки вьются между старыми обветшавшими зданиями, согнувшимися, как попрошайки. Покосившиеся печные трубы торчат на мокрых крышах, их погнутые металлические навершия похожи на кривые железные руки, в мольбе воздетые к небесам, — они словно умоляют о надежде, о том, чтобы кто-нибудь заверил их: эта жизнь — не все, что им дано узнать.

— Надвинь шляпу пониже на лоб, — требует Картик.

Даже в такую ночь, в такой мороз на здешних улицах полно людей; они пьяны, они громко разговаривают, ругаются. Тройка мужчин, стоящих в открытых дверях распивочной, таращится на мою дорогую одежду, на Картика, сидящего рядом со мной.