Конный полк, с неотпущенными[52] палашами, скакал на карей: рассеять и смять конями ряды.

— Стреляй! — отчаянно выкрикнул Александр Бестужев. — Ребята, пали!

Ротмистр Велио успел взмахом руки послать свой батальон в атаку прежде, чем страшный удар пули, словно бабка выбивает бабку, вышиб ему локоть.

Разрывая рот диким криком, Велио упал на колени. Кровь била из руки — уже бесполезной, уже ненужной, кровь дымилась, разъедая лед.

Стреляли боевыми, стреляли обильно.

— Ура, Константин!!

— Ура, Константин!!

— Ура, Николай! — Павел Панюта, уже достигший карея, пытался конской грудью отжать Панова от солдатского ряда.

— Ура, Константин!

Пистолетная пуля вошла ниже кирасы. Панюта качнулся в седле.[53]

За первой атакой последовала вторая: безоружные шли на вооруженных.

— Так нельзя дальше, брат! — Великий Князь Михаил Павлович подбежал к брату, когда барабанщик пробил второй отбой. — Так нельзя! Мы теряем верных!

— А что ты предложишь? — горько усмехнулся Николай. — Ты тоже за картечь?

— Нет, я сего не хочу. Я поскачу теперь к матросам, они тревожились обо мне!

— Миша… Я запрещаю! Ты ума лишился, смутьянам только тебя и надобно!

— Пустое, смутьянам надобен прежде всего ты. Нике, ты не можешь мне запретить!

— Не смей!

— Прости!

Великий Князь помчался к карею.

— Черт, Михаил! — простонал Сутгоф.