Женщины плакали. Мужчины также являли собой жалкое зрелище. Они затравленно озирались по сторонам, и то и дело скрючивались, сжимались от ударов ремней. Палачи направляли осуждённых словно стадо, без остановки сбивая разбредающихся в кучу. Убежать отсюда было невозможно — ступи поближе к толпе, и на тебя посыплется град ударов и проклятий, тщательно приберегаемых для подобного случая. И поделом колдунам да ведьмам. Бывало, что осуждённых затаскивали в толпу и забивали насмерть, поэтому их всегда сопровождали несколько солдат с алебардами, оттеснявших особо ретивых зрителей и прокладывавших дорогу.

Вся площадь была запружена народом. Ремесленники, торговцы, духовенство и даже знать пришли поглазеть на смерть. Она словно тянула их, обещая зрелище, от которого леденеет кровь, которое на секунду приоткрывает завесу тайны, позволяя заглянуть туда…

Хэлена проталкивалась сквозь толпу зевак. Справа от неё, шагах в пяти, шёл Барс — один из самых верных членов общины, а вместе с тем высокий красивый мужчина с серьёзным лицом. Где-то там, в толчее, знала Хэлена, идут её сёстры и братья. Вся община. Даже те, кто только учится или не умеет колдовать совсем — все сегодня на рыночной площади. И у всех на поясе висит по такому же мешочку, как и у неё. Мать что-то задумала, но никому своей идеи не объяснила. То ли боялась шпионов инквизиции, то ли подстраховалась на тот случай, если кого-то из общины поймают.

Готфрид дал извозчику знак остановиться и подозвал троих палачей в чёрных балахонах. Кучер, сидевший без седла прямо на запряжённой двойке, остановил повозку и оглянулся назад, чтобы ничего не пропустить. Толпа придвинулась так близко, что алебарды стражи, казалось, вот-вот затрещат.

Один из палачей завязал Хильдегарде Кёлер глаза, а другой, тем временем, вытащил из-под своего балахона железные клещи, вроде тех, какими кузнецы берут из горна раскалённые заготовки или выдирают гвозди из дерева. Две фигуры в балахонах заскочили на подножки повозки и крепко взяли фрау Кёлер за плечи. Затем палач ухватил клещами мягкий розовый сосок девушки, сжал и резко дёрнул на себя.

Грудь осуждённой на мгновение неестественно вытянулась, на платье брызнула кровь, расплылась тёмным пятном, а сама она забилась от боли, безумно крича и вырываясь. Но палачи знали своё дело: они лишь сильнее прижали её к сиденью, игнорируя крики. Наконец, она перестала дёргаться и лишь в голос завыла. Повязка на её глазах намокла, из-под неё покатились крупные слёзы. Толпа вокруг начала только громче голосить.

Второй сосок палач поймал не так быстро — стоило холодному железу прикоснуться к груди приговорённой, как она начинала дёргаться и кричать в отчаянии. Однако все понимали, что наказания не избежать, и повозка будет стоять до тех пор, пока оба соска не будут вырваны.