Готфриду выпало привязывать к столбу ослабшую и истекающую кровью Хильдегарду Кёлер. Когда он закончил, палач забил крючья на концах цепи в дерево — замки были слишком дороги и могли испортиться в жарком пламени веры.

В гомоне толпы иногда слышались обрывки фраз:

— Анна, мы будем молиться за тебя!

— … да я сам видел, как этих ведьм ловили!

— Отпустите им хоть грехи перед смертью!

— Ставлю гульден, что верёвка на руках перегорит раньше, чем она умрёт…

— Так их, еретиков проклятых! Пусть горят в аду!

— Гляди, гляди какая рожа вон у той! Устала, бедненькая? Ну умора, ха-ха-ха!

— Вот, смотри, дура, как ведьм казнят! Будешь со своим вертопрахом якшаться, самолично тебя в Труденхаус отведу!

Готфрид оглянулся. Позади него, в первых рядах толпы, стоял полный пожилой горожанин и указывал совсем ещё молодой девушке на приговорённых. Она смотрела распахнутыми голубыми глазами на ведьм, но едва встретив холодный взгляд Готфрида, в страхе отвернулась. А он только ухмыльнулся её отцу — правильно, пусть пугает девчонку, может хоть научит чему. Может быть хоть меньше этой заразы в городе будет.

Пока смертников приковывали к брёвнам, кто-то из них, сложив связанные руки, бормотал под нос молитвы, кто-то плакал, другие гордо молчали. В это время между ними ходил священник и отпускал грехи, читал заупокойные, крестя костры и приговорённых.

— Ну как дела, Гога? Ты сонный какой-то? Не выспался?

— Да, — кивнул Готфрид, ещё не подозревая, что имеет в виду друг.

— О-о, — многозначительно протянул тот. — Никак, устроил Эрике ритуальную дефлорацию?

Готфрид только недовольно скривился и отвернулся. Но Дитриха это только больше заинтересовало.

— Давай, рассказывай! — заговорщицким шёпотом сказал он, заглядывая другу в глаза.

Готфрид пытался показаться холодным и равнодушным, но желание похвастаться пересилило. Он улыбнулся и сказал:

— Всё было отлично.

— И как она в постели?

— Я не знаю, но, кажется, хорошо.