Кричали уже совсем близко. В окно влетел камень, пролетел через всю комнату и, глухо ударившись о стену, упал на пол. Лаванда не обратила внимания: это сейчас было совсем неважно. Важно было только одно.

Не отрываясь, она смотрела на дощечку.

Уголь. Список. Очень длинный список.

Бушующие волны. Много-много воды.

Она решилась.

Рука взяла поудобнее мел и вывела широкими, чуть корявыми буквами — почерк человека, не привыкшего много писать — два слова: «Софи Нонине».

Готово. Сильно, коротко и предельно ясно.

Лаванда поднялась.

— Софи Нонине. Прости, но ты перешла черту.

Точным движением она зашвырнула дощечку в самое сердце горящей печи. Дерево, ярко вспыхнув, исчезло в огне.

— И я перешла.

Лаванда медленно закрыла глаза и сползла по стене.

78

78

От долгого записывания у неё болели уже обе руки, а пальцы то и дело сбивались и норовили начертить не ту букву. Софи уже несколько раз перекладывала уголь из правой в левую и обратно, но всё равно выбивалась из сил, а список не кончался и не кончался. Каждый раз, когда ей казалось, что вот теперь-то уж точно всё, вспоминался вдруг ещё кто-нибудь, и Софи снова склонялась над бумагой.

Ну, кажется, все здесь? Она бегло пересмотрела список от начала до конца, хотя уже мало что разбирала в написанном: буквы то и дело скакали и не складывались в целое. Но вроде бы на этот раз…

— Вот чёрт! — вспомнила Софи. — Ещё же эти…

Она забыла про целую ватагу журналюг Видерицкого — из тех, что не появлялись ни на каких сходках, а просто что-то там строчили тихой сапой в его мерзенькое издание. Они как-то всегда вспоминались отдельно, без всякой связи с основными делами, но, безусловно, это были враги, и их следовало включить сюда всех до единого.

И ещё та фирма, которая несколько лет назад устроила уличное празднество в День Великого Стояния.

И ещё подпольные продавцы шампанского. И апельсинового сока.