— Разумно это или нет, — перебила мужа Фэй, — нам следует все же самим докопаться до истины. Если мы этого не сделаем, болезнь Эрни будет прогрессировать. И ваш сомнамбулизм тоже, Доминик. И что потом?
Они все понимали, «что потом». Потом — ружейный ствол в рот, путь к спокойствию, проторенный Зебедией Ломаком.
Взгляд Доминика упал на книгу регистрации гостей мотеля.
Четырьмя графами выше своей фамилии он увидел запись, пронзившую его, словно удар тока. Доктор Джинджер Вайс, отбыла в Бостон.
— Джинджер! — воскликнул он. — Четвертое имя на плакате!
Над фамилией Джинджер был записан Кэлвин Шаркл, водитель из Чикаго, тот самый, что был запечатлен на фотографии с застывшим, как у зомби, взглядом. А первыми в тот день прибыли супруги Райкофф из Лас-Вегаса с дочерью. Доминик готов был поспорить, что именно они были на семейном фото на фоне двери девятого номера. Зебедия Ломак в книге регистрации не значился, ему, видимо, не довелось поужинать в тот вечер в гриль-баре на шоссе между Рино и Элко. Одно из двух имен должно было принадлежать молодому священнику, тоже снятому «Поляроидом», но он не указал рода своих занятий.
— Нам придется поговорить со всеми этими людьми, — взволнованно произнес Доминик. — Завтра же первым делом начнем обзванивать их. Послушаем, что
* * *
Проявив непоколебимую твердость характера и решительность, Брендан добился-таки разрешения отца Вайцежика на поездку в Неваду без монсеньора Джанни в качестве свидетеля грядущего чуда.
В десять часов он уже лежал на боку в постели в полной темноте и глядел в окно, подернутое морозным узором. Окно выходило во внутренний двор, на котором в этот час не зажигали огней, так что бледный свет, который он видел в окне, мог быть лишь отражением лунного сияния. Но Луна никак не могла быть теперь над двориком, потому что он наблюдал ее ранее из окон кабинета отца Вайцежика, находившегося на другой половине дома: не могла же она вдруг повернуть на девяносто градусов и изменить свой маршрут по небосводу! Значит, в морозных узорах играл отраженный от снега свет, потому-то он и казался таким мягким. Трудно было оторвать взгляд от серебристых лучей, вспыхивающих в переплетениях белых ледяных кружев и разбегающихся по их тончайшим нитям.
— Луна! — прошептал он и сам удивился своему голосу. — Луна!
Постепенно Брендан осознал, что происходит нечто невозможное.
Поначалу он просто наслаждался гармонией морозных узоров и лунного сияния, но вскоре почувствовал, что не в силах оторвать от окна взгляд: что-то притягивало его, словно песня сирены моряка, и рука вдруг сама потянулась к окну, хотя оно и находилось на расстоянии десяти футов от кровати. Черный контур вытянутой с растопыренными пальцами руки отчетливо вырисовывался в темноте на фоне нежно светящегося заиндевелого стекла, подчеркивая тщетность этого неосознанного устремления. Брендану хотелось раствориться в свете, но не в этом, мерцающем в сплетении морозных кружев, а в каком-то ином, золотистом свете своих грез.