— Я видел у других ребят следы от старых пулевых ранений, — сказал Уинтон Толк с едва заметной дрожью в голосе. — Это были грубые, толстые, жуткие шрамы. Невозможно получить две пули 38-го калибра в грудь, перенести хирургическую операцию и спустя всего три недели выглядеть так, как я. Такое вообще невозможно!

— Когда вы в последний раз показывались врачу?

Уинтон дрожащими руками начал застегивать рубашку.

— Я был у доктора Зоннефорда на прошлой неделе. Тогда он еще не вынимал нитки, и грудь была сплошное месиво. Шрамы рассосались четыре дня назад. Клянусь, святой отец, если подольше постоять перед зеркалом, можно увидеть, как они исчезают прямо на глазах! Я много думал о нашем разговоре в больнице на Рождество, — судорожно вздохнул Уинтон, справившись наконец с пуговицами. — И чем больше я думал, тем больше обнаруживал странностей в вашем поведении. Вы говорили не совсем понятные вещи, задавали необычные вопросы, и все это навело меня на удивительные мысли... Вот что мне важно знать в первую очередь: Брендан Кронин когда-нибудь исцелял кого-нибудь еще?

— Да, — ответил отец Вайцежик. — Это был не такой тяжелый случай, как у вас, но он имел место. Я не могу, к сожалению, углубляться в подробности. Но ведь вы не только из-за этого позвонили мне, Уинтон. У вас был такой взволнованный голос. И все эти полицейские в этом доме... Что здесь произошло?

Широкое лицо Уинтона на мгновение озарилось улыбкой, тотчас же сменившейся столь же мимолетной гримасой мистического ужаса. Сильное душевное волнение чувствовалось и в его голосе.

— Мы были на маршруте, я и Пол. Нас направили вот по этому адресу. Приезжаем сюда и обнаруживаем обезумевшего от наркотиков парня. Совсем еще сопляк, шестнадцать лет, а уже сел на иглу. От этой дряни у него совсем поехала крыша. Выясняем, что его зовут Эрнесто, он племянник миссис Мендоза, сын ее сестры. Приехал пожить у них всего неделю назад, потому что родная мать с ним больше не справляется. Мендоза — славные люди. Вы заметили, какой у них в квартире порядок?

Отец Вайцежик кивнул.

— Они пытались взять парня в твердые руки, помочь ему стать нормальным человеком. Но такого трудно переделать, святой отец. Его уже ничем не проймешь. Этот Эрнесто уже имел шесть приводов, он был на учете в полиции. Короче, мы приезжаем по вызову сюда, и что мы видим? Парень совершенно голый, орет как ненормальный, глаза вылезли на лоб. Представляете?

Уинтон тяжело вздохнул, живо представив себе весь этот ужас, и продолжал:

— В общем, Эрнесто схватил Гектора, этого мальчугана, которого вы, наверное, видели, когда входили, повалил его на диван и приставил ему к горлу шестидюймовый нож. Мистер Мендоза совершенно потерял рассудок, заметался, не зная, то ли пытаться отнять у Эрнесто нож, то ли нет. Эрнесто визжит, втолковать ему что-либо невозможно, мы держим его на прицеле, потому что с наркоманом, у которого в руках нож, шутки плохи, но не стреляем, пробуем его урезонить или отвлечь от ребенка. И нам это почти удается, но внезапно Эрнесто делает резкое движение и одним взмахом перерезает Гектору горло! Кровь брызжет фонтаном во все стороны, разрез глубочайший, от уха до уха, страшно глядеть. Эрнесто заносит нож над головой Гектора — и мы стреляем, уже не помню сколько раз, он падает на мальчика, мы его оттаскиваем в сторону, он мертв, Гектор едва дышит, хрипит, пытается зажать ручонкой рану, у него закатываются глазки...