Десять месяцев пролежал Джереми в состоянии комы, и, хотя дышал он самостоятельно и не нуждался в специальных приспособлениях, поддерживающих в его теле жизнь, питание вводилось ему внутривенно с помощью капельницы. В таком состоянии, в самом его начале, он из больницы был перевезен в дорогостоящую частную лечебницу.

В течение всех этих месяцев у Джоунаса были все основания обратиться в суд с ходатайством об отключении внутривенного питания от своего сына. Но тогда Джереми умер бы от голода или от недостатка воды, а такая жестокая смерть, даже для пациента в коматозном состоянии, иногда может быть сопряжена с жестокими страданиями. Джоунас же не желал стать причиной этих страданий. Но подспудно, на таком глубоком уровне подсознания, что он сам понял это только недавно, им руководило сугубо эгоистическое желание вызнать у Джереми – если, конечно, тот когда-либо придет в себя – побудительные мотивы его социопатического поведения, чего еще никому на протяжении всей истории человечества не удавалось сделать. Видимо, ему казалось, что, располагая уникальной информацией о характере сумасшествия своих родных отца и сына, первый из которых тяжело ранил его самого и сделал сиротой, а второй – вдовцом, он сможет интуитивно проникнуть в самую суть проблемы. Как бы там ни было, он исправно оплачивал все счета из лечебницы. И вторую половину каждого воскресенья терпеливо проводил у постели сына, взглядываясь в его бледное, спокойное лицо, в чертах которого находил так много сходства с самим собой.

Через десять месяцев Джереми пришел в сознание. Травма головного мозга привела к афазии, лишив его дара речи и навыка читать и понимать написанное. Он не помнил ни своего имени, ни того, как очутился здесь. Свое отражение в зеркале воспринимал как незнакомое и не узнавал отца. Он не понимал, чего от него хотят полицейские, и не чувствовал за собой никакой вины. Очнулся он полным идиотом, с резко заниженными, по сравнению с прежними, интеллектуальными способностями, с ограниченным диапазоном внимания, с предельной возбудимостью и с полной потерей ориентации.

Жестами он показал, что от яркого света у него нестерпимо режет в глазах. Офтальмологические исследования выявили странное и с медицинской точки зрения совершенно необъяснимое вырождение радужных оболочек обоих глаз. Сокращательные мембраны оказались частично изъеденными. Зрачковый сфинктер – мышца, ответственная за сокращение радужной оболочки, за счет чего регулируется поступление потока света на зрачок, – был почти полностью атрофирован. К тому же сильно усох и сократился дилятатор зрачка – расширяющая зрачок мышца, оставив радужную оболочку совершенно незащищенной. А поскольку связи между мышцами дилятатора и глазомоторными нервами также оказались нарушенными, глаза его были практически лишены возможности сокращать объем поступающего в них света. Тогда-то ему и пришлось надеть плотно прилегающие к лицу солнцезащитные очки с сильно затемненными стеклами. Но он все равно предпочитал проводить светлое время дня в комнатах с плотно зашторенными окнами или закрытыми ставнями.