— А может, он на чердаке, — прошептал Шон.
И поймал взгляд Энджелы, невольно выдавший ее.
Одним махом Шон очутился у фанерной двери и задергал упрямую латунную задвижку вверх-вниз.
Тогда Энджела прыгнула на него, ухватила за руку, но он с проклятиями оттолкнул ее. Она опять кинулась на него. Шон опять отшвырнул ее, на этот раз сильнее, и она, негромко вскрикнув, отлетела к дальней стене, упала и осталась лежать там, баюкая запястье.
Задвижка отлетела. Дверь распахнулась.
Зловоние и открывшееся взору Шона зрелище ударили его, словно одетый в броню кулак.
Он ожидал увидеть одну голову.
Вместо этого он увидел четыре.
Они стояли на старом кофейном столике, который Шон смастерил из двери в бытность свою студентом-юристом. Ближайшая выглядела точь-в-точь как муляж из тех, что продают в специальных лавках, торгующих товарами для розыгрышей. Вылезшие из орбит глаза ссохлись и стали молочно-белыми; изо рта вываливался серый ком распухшего языка; вытравленные парикмахером соломенно-желтые волосы от черной свернувшейся крови слиплись в плотную массу; кожа напоминала гниющую капусту — вязкая, желто-коричневая с синюшным оттенком масса. Лишь вставные фарфоровые зубы сохранили свой первоначальный чистый цвет.
Мгновенно парализованный потрясением Шон сделал шаг назад. Справа от головы миссис Салливэн стояла другая, в которой он узнал теперь голову Холлэндера, слева — голова незнакомого ему человека, возможно, маленького светловолосого мальчика. Перед головами были навалены разлагающиеся человеческие руки, две мужских, три женских. На некоторых сохранились украшения: кольца, браслеты, часы. Шон узнал кольцо с гранатом, принадлежавшее Фионе. Рядом кучкой лежали вповалку какие-то некрупные оскаленные существа. Несомненно, там была и голова Перышка.
А среди всего этого ужаса, среди всех своих игрушек и трофеев, лежал сам камень.
Шона затрясло.
Но не от страха. От ярости.
Его поглотил вздыбившийся вал убийственной ярости, вобравший в себя более мелкие волны потрясения и ужаса.
* * *
Шон заклинил камень над приборным щитком и, чтобы обездвижить, направил на него луч фонарика.
Энджела шумно протестовала за поднятыми окнами машины, рвалась в запертые дверцы, пронзительно выкрикивала его имя, умоляла, истошно кричала, чтобы он остановился. Ничего этого Шон не слышал. Теперь он жил лишь в своем собственном мире, в мире мести, где был неизвестен страх и не нужны мольбы. Вместо этого он слушал Маккея.