— В «Голову турка», на Уэрбург-стрит, — крикнул лакей. Кучер щелкнул плеткой, раздались дребезжание и грохот.

— Это значит — к олдермену Бланкетту… Стерк умирает, — таким примечанием снабдил слова лакея майор. Карета помчалась, гремя колесами и высекая искры, словно бы ее увлекала быстроногая призрачная упряжка самого дикого охотника.

— И за это он положил в карман десять гиней… по гинее в минуту, клянусь Юпитером, и ни монетой меньше, — сказал майор, вынув изо рта трубку и подумывая набить ее снова. — Тул появится с минуты на минуту, будьте уверены.

Не успел он это выговорить, как в ореоле свечей из двери Стерков появился Тул. На ступеньках он помедлил, чтобы напоследок дать указания касательно куриного бульона и сыворотки с белым вином.

Эти прощальные предписания на крыльце давались не без задней мысли; окружающие собственными глазами, и даже ушами, могли убедиться, что визит был профессиональный; такая манера прощаться, вкупе с мрачной и чрезвычайно серьезной миной, вошла у доктора в привычку; он практиковал все это даже в отсутствие зрителей и освещения.

Затем наблюдатели увидели, как Тул, расфуфыренный, держа под мышкой трость, двинулся к «Фениксу». В парадном парике он всегда выглядел величественно, как эскулап из эскулапов; добавьте к этому сдержанность, размеренную поступь и печально-значительное выражение лица, из-за которого щеки его почему-то округлялись; своих друзей Тул приветствовал у двери гостиницы куда церемоннее, чем обычно, и, прежде чем ответить на их вопросы, взял понюшку табака. Докторской важности хватало обычно на первые восемь-десять минут после консультации или краткого визита; в жаркой атмосфере клубной гостиной она незаметно таяла, а если на минуту и оживала, то лишь когда в зеркальце, наклонно смотрящем со стены, отражались его пышный парик и одеяние. Забавно было наблюдать, как откликались на эту временную самоутверждающую позу приятели доктора: как они начинали бессознательно подыгрывать и вместо обращения «Том» или «Тул» отовсюду слышалось «доктор» или «доктор Тул».

Деврё в свое время дважды или трижды угадывал на пари, с кем из докторов уединялся Тул, по его мине и ужимкам. После консультации с высоким, холодно-высокомерным доктором Пеллом Тул делался угнетающе вежлив, речь его текла медленно и церемонно. Напротив, побыв тет-а-тет с необузданным, энергичным доктором Роджерсоном, Тул преображался в немногословного решительного грубияна — пока, как мы уже говорили, мираж не рассеивался и доктор не становился вновь самим собой. Тогда мало-помалу снова начинали звучать его безудержные сплетни, шутки, баллады; в сладостных парах, поднимавшихся из чаши с пуншем, расцветала его комичная, румяная, как закат, улыбка, в маленьких глазках плясали огоньки. Призраки Пелла и Роджерсона отлетали в свои хладные сумрачные пределы, и коротышка Том Тул весь ближайший месяц держался как прежде.