Однако он еще не сдался.
Пуля прошла сквозь его тело навылет. Штефан увидел, как под парализованными задними ногами волка быстро растекалась лужа крови. Волк снова заскулил от боли и гнева, а затем пополз к русскому. В его глазах сверкала жажда убийства.
Русский приподнялся, опершись на свою раненую руку, и, прицелившись с искаженным от боли лицом, снова выстрелил в волка, но промахнулся. Пуля высекла искры из асфальта и отлетела от него, как маленький метеор.
— Барков! — закричал Штефан.
Это было первое, что пришло ему в голову. Он не знал ни слова по-русски, к тому же наемник наверняка никак не отреагировал бы, если бы Штефан прокричал что-нибудь даже на русском языке.
Тем не менее наемник невольно вздрогнул, услышав фамилию своего бывшего командира.
На секунду внимание русского было отвлечено, он оторвал свой взгляд от волка — да нет, черт возьми, собаки! Собаки! Собаки!
Этого времени четвероногому убийце оказалось достаточно.
Хотя его задние лапы были парализованы, волк-собака с невероятной силой оттолкнулся передними лапами от земли и, совершив мощный прыжок, приземлился на грудь русского. Одной из передних лап он ударил по руке наемника и выбил из нее пистолет. Затем щелкнули мощные челюсти и отчаянный крик постепенно перешел в хрип, сопровождаемый бульканьем крови.
Штефан, не в силах пошевелиться, оцепенело смотрел на предсмертные судороги русского. В общем-то, этот человек был уже мертв, однако его тело еще продолжало сражаться: кулаки бессильно ударяли по голове и туловищу зверя, вцепившегося ему в горло и рвущего его в приступе бешенства и жажды крови. Штефан не мог назвать как-то иначе то, что он сейчас видел. Только неудержимая жажда крови могла быть единственно возможным объяснением бессмысленных действий волка. Его жертва уже испустила дух. Дерганье рук и ног русского было не более чем рефлексом. Более того, волк так сильно тряс безжизненное тело наемника, что его руки и ноги, возможно, дергались поневоле. Но волк не оставлял свою жертву, а с все возрастающей яростью рвал ее горло. Зверя охватило самое настоящее бешенство, им двигало стремление убивать только ради того, чтобы убивать.
Через некоторое время волк все-таки перестал терзать мертвого наемника, повернул голову и посмотрел на Штефана. Морда зверя блестела от крови, но в сто раз ужаснее были его налитые кровью глаза. В глубине этих двух кроваво-красных факелов сверкали гнев и непреклонная решимость, и для этого не нужны были никакие причины, и это уже ничто не могло остановить. Волк превратился в своего рода телесное воплощение понятия «насилие».