Но сосредоточиться ему помешал саркастичный смешок. Григорий тут же узнал его и проклял того чародея, который в безумии своем сотворил крылатый ужас, прозванный им Фроствингом.
Обернувшись к безмолвной компании, Григорий чуть было не попятился от изумления. Людей уже насчитывалось больше двух десятков, и все они не спускали серо-голубых глаз с него. Та часть сознания Григория Николау, что еще была способна мыслить аналитически, отметила, что люди выстроились клином. Радовало только то, что острие этого клина пока еще не заполнено.
Только он успел отметить это обстоятельство, как перед ним материализовался человек, которого как раз и не хватало для того, чтобы клин приобрел недостающее острие.
Широко открыв серо-голубые глаза, на Григория смотрел Петер Франтишек.
— Итак… — проговорил высокий худощавый старик. Одет он был в точности так же, как тогда, когда Григорий видел его в последний раз, вот только лицо у него стало жутко бледное. Можно даже сказать — мертвенно-бледное. Франтишек произнес слово, и тут же вся, дотоле безмолвствовавшая компания, как по команде, открыла рты, и хор произнес то же самое слово, и голоса у всех до единого звучали одинаково. То не был голос Франтишека, хотя манера была, несомненно, его. Но что-то было в этом голосе до боли знакомое.
— Итак… — повторил хор. Было похоже на странный, пугающий спектакль в театре марионеток, вот только кукловода и веревочек видно не было. — Вот так… сюрприз. А что
Григорий стоял, мысленно спрашивая себя о том же самом.
Он… нет —
Что я здесь делаю. Я?
«То есть — я. То есть…»
Глядя в двадцать пар глаз такого же цвета, что и его глаза, Григорий испытывал ощущение, будто смотрит в какое-то жуткое кривое зеркало. Он понимал, кто смотрит на него всеми этими глазами.