— А ночью пришел во сне Меловой Дядько, — забормотал Вася вслух, чтоб было нестрашно, водя рукой по темноте, — я его сам выдумал, ну и что, все одно советы он советывает правильные. Лицо у Дядьки из белого мела точено, а потом будто ветер в него дул дул, вот как на камнях — середку выдул, а крайчики остались. Стал у Мелового Дядьки нос, как топорик и брови как гребешки. Глаза синие и веселые. Волосы белые, пылью посыпаны. А голос шуршит и пищит, как ветер с мышами. Дядька и научил.

Вася тогда встал рано-рано, даже раньше матери и ушел в балочку. Сел на корточки около гнезда и сказал наговорные слова, которые сам придумал. Меловой Дядько сказал, так и надо, если сам, то они сильнее будут.

«Укрыв-трава, наклони цветы, росу стряхни, в глаза залети, пусть не видят, не знают, мимо идут, ты красива трава, ты сильно цвети, пусть запах на ветер, а кто мимо идет, за цветами уплывет, с тропы не сойдет»

Сейчас, стоя в зимней степи, на дне глубокой узкой балки, Вася, припоминая, снова шептал старые слова. Это первые слова были наговорные, что он выдумал. Никому их не рассказывал, пошептал у камушка с гнездом и ушел, не оглядываясь. А на следующий день сам искал-искал гнездо и не увидел. С кургана, да, птицы так и ныряют вниз, а после вверх — песни петь. А у тропки, куда в траву юркают, нет гнезда! Вместо него трава выросла пышная, на каждом стебле узкий цветок, пахнет сильно и руки желтеньким пачкает…

«Цвить» — сказала безветренная темнота птичьим голосом и Вася замер. Через малое время, переждав свист ветра, что наверху, снова позвала темень:

— Цви-вить.

И он пошел на птичий голос, выпрямившись, не глядя по сторонам. Когда забелел у ног плоский камень, улыбнулся. Глянул вверх и увидел, — карабкаются по темноте такие же камни, обозначая тропу. Наклонился и сунул руку в заросли пышной травы, чувствуя кончиками пальцев не мокрую глину, а сухое тепло оттуда, от самой земли.

— Спасибо, — сказал. И полез вверх, ступая с камня на камень, по четко видимой тропе.

— Цви-вить, — ответил ему птичий голос, замирая и становясь тише.

В старом доме под невидимым куполом открыла глаза серая кошка и вытянув шею, уставилась в черное стекло. Лариса придержала рукой закрытую на коленях книгу.

— Что там, Марфа? Что видишь?

Марфа муркнула в ответ, еще смотрела некоторое время, прикрыла глаза, опустила на лапы остроухую голову, задремала, запустив урчальный моторчик в груди.

Лариса тоже отвела глаза от черного оконного стекла. Чуть помедлив, раскрыла книгу там, где захотела раскрыться сама. И замерла, стараясь не слишком прижимать пальцы к страницам. На развороте, расталкивая остроконечные ряды букв, на глазах появлялась гравюра. Пышно и беспорядочно вырастали на ней стрелки незнакомой травы и на каждом стебле — длинный цветок с узким раструбом. От цветков к земле — россыпь точек через весь лист, а вверх светлым дымком — тонкие завитки и спирали.