— А меня — Лазарев. Сволочи взяли меня под Кировом. Я был летчиком-истребителем. А ты кто?

— Я — просто солдат, — сказал Майкл. — Меня взяли в Берлине.

— В Берлине, — Лазарев рассмеялся и высморкал еще кровь. — Ха! Молодчина! Ну, наши очень скоро будут маршировать по Берлину. Они сожгут весь этот бл**ский город и выпьют за кости Гитлера. Надеюсь, этого выродка поймают. Ты можешь представить его болтающимся на крючке для туш на Красной площади?

— Вполне.

— Жаль, что так не получится. Гитлера живым не возьмут, это уж точно. Ты голодный?

— Да. — Он подумал о еде первый раз с тех пор, как его бросили в эту дыру.

— На. Протяни руку — получишь угощение.

Майкл так и сделал. Лазарев нащупал его руку, уцепился за нее своими железными пальцами и положил что-то в ладонь. Майкл обнюхал это: небольшой ломоть черствого хлеба, горько пахнущий плесенью. В месте, подобном этому, быть разборчивым не приходилось. Он стал есть хлеб, медленно разжевывая.

— Откуда ты, Галатинов?

— Из Ленинграда. — Он съел хлеб и языком выискивал крошки в зубах.

— Я — уроженец Ростова. Но жил в России повсюду.

Это было началом изложения истории жизни Лазарева. Ему было тридцать один год, отец его был «техником-мастером» в Советской авиации — что по сути означало, что отец его был бригадиром механиков. Лазарев рассказал про свою жену и трех сыновей — все они в безопасности в Москве — и как он совершил больше сорока вылетов на своем истребителе «Як-1» и сбил двенадцать самолетов «Люфтваффе».

— Я как раз вел бой против тринадцатого, — с тоской сказал Лазарев, — когда из облаков вынырнули еще два, прямо надо мной. Они раздолбали беднягу «Задиру» на куски, а я выбросился с парашютом. Приземлился всего лишь в ста метрах от вражеских позиций. — В темноте Майкл не мог разглядеть лицо человека, но увидел, как светящееся очертание его фигуры пожало плечами. — В небе я храбр. Но не на земле. И вот я тут.

— Задира, — повторил Майкл. — Это был твой самолет?

— Да, я так его называл. И даже написал это название у него на фюзеляже. И еще по звездочке за каждый сбитый самолет. А он был хороший, красавец-зверь. — Он вздохнул. — Знаешь, я так и не видел, как он падал. Может, это и к лучшему. Иногда мне хочется верить, что он все еще летает там, делая круги над Россией. Все летчики в моей эскадрилье давали своим самолетам названия. Думаешь, это ребячество?

— Все, что помогает человеку оставаться живым — не ребячество.

— Точно, мыслишь прям как я. И американцы так же поступают. О, видел бы ты их самолеты! Разукрашенные, как волжские шлюхи, — особенно бомбардировщики дальнего действия, — но воюют как казаки. Вот нашим бы орлам подобные машины — так бы надрали фашистам задницы!