Ведьма — это всегда личность.

В первый раз увидев Анфису Степановну, я тотчас же отвернулась. Но это не помогло: я продолжала видеть ее насквозь, видеть все ее отвратительные недуги. Туберкулезные «гнезда» сплошь покрывали ее правое легкое, один клапан сердца почти вышел из строя, в матке росла опухоль. Мысль обо всем этом причиняла мне ежедневные страдания. Конечно, я могла бы на какое-то время заняться ею, ведь сама я была теперь практически здорова: каверна от туберкуломы затянулась в течение суток. Но… одно обстоятельство удерживало меня от этого: каждый день Анфиса Степановна читала молитвы. Общение со Всевышним распределялось у нее строго по часам и проводилось с неиссякаемым рвением и энтузиазмом. Становясь лицом в угол и неистово крестясь, она бухала об пол поклоны и читала по истертой, истрепанной «Хрестоматии» одни и те же нудные тексты. Нередко она пускала слезу и подвывала.

Вот это-то меня и останавливало.

Обычно я стараюсь улизнуть из палаты, когда начинается «богослужение», тем более, что две другие женщины, лежавшие рядом, тоже пытались бормотать что-то. Если же мне не удается улизнуть, я просто отворачиваюсь к окну и… давлюсь от смеха! Меня веселит та серьезность, с которой эти бесконечно далекие от какого-то ни было Бога бабы выторговывают себе сиюминутные земные блага.

Хорошо, что Бог не слышит их!

Однажды, уловив мой приглушенный смех, Анфиса Степановна строго сказала:

— Небось не крещеная, а?

И она пустилась в длинные, бессмысленные рассуждения.

В больнице все звали ее Бабкой, хотя она была вовсе и не старая. Два-три платка, надвинутые на глаза, один ниже другого, валенки, ворох одежды, поверх которой всегда надевался синий больничный халат; грубый, сиплый голос, маленькие, бегающие глазки. Несмотря на худобу, лицо ее было оплывшим, а сероватая, бугристая кожа и дряблые, бесцветные губы говорили о ранней и хищнической растрате сил.

Я пристально смотрела на нее. Я знала, что жить ей осталось совсем недолго, и я не понимала, откуда у меня это знание. Но я знала это наверняка.

— Ну, говори, крещеная ты или нет? — с угрозой повторила Бабка. Лежащие на кроватях женщины с любопытством уставились на меня.

Я вступаю с ними в разговор только в случае крайней необходимости, и у меня нет никаких сомнений в том, что они считают меня придурковатой. Мало ли придурковатых студенток, болеющих туберкулезом? Сколько угодно! Они презрительно смотрят на мои изношенные тапочки, заштопанные носки, облупленную по краям эмалированную кружку, скромные передачи, которые мне приносит мать. Они понимают, что я бедная, они уверены в том, что мой отец — беспросветный алкоголик, сомневаются в том, что какой-то парень может на меня «клюнуть».