Я перестала быть невинной.

* * *

Снег. Мокрый, густой, торопливо летящий к земле снег. Лучше бы весна вообще не наступала.

* * *

В апреле врач снова вызвал меня к себе.

— Надеюсь, эти сильные антибиотики помогли вам, — сказал он, как всегда, внимательно глядя на меня. — Вид у вас, по крайней мере, стал намного лучше. Завтра сделаете повторные снимки. Если есть динамика рассасывания, мы будем вас долечивать здесь, если нет — направим на операцию.

Помимо своего желания я услышала свой — теперь уже хорошо знакомый мне и привычный — голос. И в нем звучало нескрываемое злорадство: «Ты получишь завтра тот снимок, который меньше всего ожидаешь увидеть!»

Разве могла я сказать этому предельно исполнительному, грамотному, высокопрофессиональному — этому нормальному! — врачу, что день за днем, в течение почти целого месяца, я убивала в себе этот зловещий кровавый сгусток и что сегодня, пожалуй, я смогу окончательно освободиться от него? Он бы все равно не поверил мне.

И я промолчала.

Остаток дня я лежала почти без движения, предельно сосредоточившись на своем недуге. И в сумерки, когда все в палате уже ложились спать, я встала и пошла в туалет. Пару раз кашлянув, я выплюнула в раковину то, что так мешало мне последнее время. Вид этого сгустка был в точности таким, каким я его видела внутренним зрением. Выплюнув еще немного крови, я открыла кран и смыла все сильной струей воды.

* * *

В ту ночь я впервые увидела Анну-Уту.

У нее были такие же бесцветные, как и у меня, глаза, но выглядела она почти старухой. Высокая, седая, погруженная в свой собственный мир старая женщина.

Мать моего отца.

Имя Анна-Ута она получила в немецком концлагере, а до этого она была просто Анной.

У моей бабушки никогда не было мужа, и будучи уже совсем седой, в сорок девять лет, она родила своего первого и единственного ребенка, моего отца. Я видела его фотографию, каким он был в восемнадцать лет, незадолго до того, как их маленький украинский городок оккупировали немцы. Он был по-своему красив, мой отец. Ровный ряд белых зубов, густые, волнистые волосы, веселые глаза. На свою беду он отличался в юности завидным здоровьем, и немецкие медики использовали его в концлагере в качестве донора: у него вырезали почку и пересадили ее какому-то офицеру. Потом они хорошо лечили и кормили его — по той причине, что собирались вырезать у него и вторую почку… Но этого не могла допустить его мать, Анна-Ута.

Она находилась в том же, что и он, концлагере на территории Чехословакии и опекала сына, как могла. А могла Анна-Ута многое. И у меня нет никаких сомнений в том, что именно от нее я унаследовала те способности, которые совсем недавно проявились во мне.