Так же, как и я, Анна-Ута была ведьмой.

До войны она тайком лечила весь городок с помощью трав и самодельных снадобий. Ей было уже под семьдесят, когда за ней в первый раз приехал «черный ворон». Устрашающие ночные визиты повторялись, но это ни к чему не приводило: Анну не увозили среди ночи в неизвестность.

Перед тем, как отправиться пешком в Чехословакию, Анна закопала в диком и безлюдном месте небольшой глиняный бочонок с травами и написанными от руки рецептами. Отец не раз уверял меня, что хорошо запомнил это место…

В концлагере было множество предназначенных для уничтожения евреев. И с одной из женщин по имени Ута, спавшей рядом на нарах, Анна близко сошлась, несмотря на более чем сорокалетнюю разницу в возрасте. Вместе со своей восьмилетней дочкой Ута ждала смерти, и постоянное присутствие Анны делало это ожидание не столь мучительным, каким оно было для остальных. Своим присутствием Анна словно защищала ее от чего-то самого ужасного… О чем все время думала эта костлявая, поразительно крепкая и выносливая старуха, невзирая на голод, грязь, вонь, сырость, унижения и издевательства? Она никому не доверяла своих мыслей. И она молчала, плотно сжав бледные старческие губы, когда фургон, до отказа набитый заключенными-евреями, среди которых была Ута со своей дочерью, медленно покатил на пустырь, расположенный неподалеку от лагеря. И только одна Анна знала, что этот фургон свернет в сторону от пустыря и что ядовитый газ так и не будет пущен… Своими бесцветными старческими глазами она видела, как сопровождающий смертников полицай стреляет в упор в шофера, как сам садится за руль и везет заключенных в горы…

Анна сразу раскусила этого полицая с безупречным литературным немецким выговором. Держа обе руки на автомате, он сурово смотрел на нее, грязную, истощенную, похожую на живой скелет старуху. И он понял, что они нужны друг другу.

Его звали Борис Бурлак. Стройный, энергичный, всегда готовый выполнять любые указания начальства. Охранники считали его отпетым карьеристом, многие завидовали ему. Его выразительные, искрящиеся молодой энергией темно-серые глаза под густыми, округлыми бровями могли ввести в заблуждение кого угодно. Но только не Анну, которую после исчезновения Уты стали называть в бараке Анной-Утой. Едва взглянув на него, она поняла, что ему можно доверять.

Собственно, его звали среди немцев вовсе не Борис Бурлак, это имя он носил раньше, когда жил в Америке, куда в начале века приехал из России его отец. И отец внушал ему с пеленок, что Америка — это не родина, что нужно вернуться домой… И в шестнадцать лет, в совершенстве говоря на трех языках, Борис Бурлак уехал в Москву, будучи горячим поклонником сталинского социализма. После недолгой, но основательной проверки его определили в школу разведчиков.