Да, это был Лекарь…

Он спал. Перед ним валялась пустая фляга. Александр догадался, что попав в полон неверия, Гелик стал искать спасения в вине. Нелепо смотрелся он, храпящий во сне, со струйкой слюны, стекающей с влажных губ на одежду, еще более нелепо от того, что был прикован к креслу наручниками.

Кресло рядом с ним пустовало, и Александр опустился в него. Он смотрел на своего спутника, борясь с желанием прижаться к нему, обнять, что странно, с отцовской нежностью — спасти, оберечь от пакостных испытаний нелегкой судьбы, которая преследовала этого человека даже в такие знатные лета. Нечаянно подумалось: в чем был раньше грешен и виновен этот человек, если под конец жизни ему приходилось переживать подобное?.. Но кто мог дать этот ответ?.. Бездонность и беспокойство пьяного сна?.. Утопия, побег, и нет в мире столько вина, чтобы залить свою горькую судьбу, утопить ее, отмыться от ее грязи и лишений.

Он продолжал смотреть на него. За три года Лекарь состарился еще больше, стал страшнее лицом, суровее, и она же, старость, подарив, нарисовав в чертах эту строгую, пугающую суровость, на самом деле наградила его полной беззащитностью, старческой слабостью. Только не было уже лысого черепа. а была густая шевелюра, пересыпанная нитями седины, отчего она виделась легендарной, библейской, когда переживавшие горе люди посыпали себя пеплом… Неспокойные волосы, взлохмаченные — они же еще больше выдавали этим жалкую беззащитность.

Саша коснулся головы Лекаря. И от этого прикосновения Гелик очнулся. Он поворочал головой, с силой отер рукавом свободной руки слюну с губ и подбородка, и лишь потом открыл глаза.

— А ты мне снился, — произнес он. — Здравствуй, Кукушонок…

И в этих неторопливых фразах, произнесенных обыденно и просто, словно и не было трех лет разлуки, были тоска и радость.

— Ты откуда?

— Из Львова…

— Ну да, — как бы догадываясь, ответил Гелик.

— В отпуске я — по контузии…

— Все воюешь, смерти ищешь.

Саша откинулся на спинку кресла:

— Нет. Нет, Лекарь. Я живу.

— Неплохо?

— По разному бывало.

— По разному и будет.

Они замолчали, понимая, что все слова уже сказаны.

Лекарь вновь уснул, укачанный ездой и вином, которое продолжало размывать острые грани действительности. Глядя на него задремал и Александр.