Эх, надо было пить там, в ресторане. Лавровский же предлагал!

Я резко отрыла дверь, и в упор уставилась на Стронга. Он стоял на пороге моей комнаты, безмолвный и бледный, словно гипсовая скульптура. Его глаза снова зажглись при виде меня.

– Заходи, – резковато пригласила я, не обращая внимания на его странный взгляд.

Роберт шагнул вперёд, чуть не наступив мне на ногу. Я машинально закрыла дверь и отступила назад, увеличивая расстояние между нами.

– Хочешь шампанского? – любезно осведомилась я.

А сама подумала: как он хорош сегодня! Элегантный чёрный смокинг, белоснежная рубашка, а главное, глаза – серые, бездонные. И как они только могут так быстро менять свой цвет? То, минуту назад, полыхали огнём и вот уже опять – почти прозрачные, словно горный хрусталь.

Там, в ресторане, я почти не замечала ничего, кроме этих глаз, – ни его одежды, ни людей вокруг нас, ни-че-го. А теперь, выпив для храбрости, я уже вполне откровенно рассматриваю англичанина, забыв о всяком приличии.

Роберт шагнул ко мне и взял из моих пальцев фужер с шампанским, из которого я намеревалась выпить.

– Не возражаешь? – уточнил он бархатным голосом и в следующую секунду опрокинул в себя всё содержимое бокала.

Я натянуто улыбнулась и пожала плечами: не очень-то вежливо с его стороны лишать девушку фужера. Что же, не беда. Выпью и из горла. Я поднесла бутылку к губам и сделала большой глоток. Пузырьки защекотали нёбо, стало немного неприятно, и захотелось покашлять. Я с трудом сдержалась, не желая выглядеть посмешищем со стороны. Роберт наблюдал за мной с нежной улыбкой, словно взрослый – за неразумным ребёнком, который делает первые попытки удержать в руке ложку.

– Что тебя так развеселило? – хмуро спросила я, стараясь не смотреть на Стронга.

– Мне совсем не смешно, – ответил он, помедлив.

Я снова отхлебнула из бутылки. На этот раз глоток был последним. На донышке ещё оставалось немного шампанского, но допивать его не хотелось.

Я молча поставила бутылку на пол и плюхнулась на ковёр рядом с диваном. На сам диван почему-то садиться не захотелось. Наверное, сказывалось то обстоятельство, что я была немного навеселе. Стронг медленно приблизился ко мне и опустился рядом. Снял пиджак и небрежно бросил его на журнальный столик. Мы сидели в головокружительной близости друг от друга и молчали. Интересно, куда делась моя решимость отстоять свою правду? Почему я не объясняю ему, что Лавровский – не мой мужчина? Почему не оправдываюсь? Почему не обвиняю Стронга в том, что он прилюдно объявил следующее: я – игрушка в руках Николая, которая готова спать с каждым, на кого он укажет?! Стронг ведь именно так и сказал!