Вернувшись обратно в дом, стряхивая перед зеркалом запутавшиеся в волосах снежинки, барон Вебер впервые задумался о том, что его жизнь, да и любая другая человеческая жизнь – до абсурда коротка.

26 глава

26 глава

Марк лежал в темноте с открытыми глазами, проснувшись задолго до того момента, когда, постучавшись, войдет дворецкий и скажет, что пора завтракать или что-то в этом роде. А все так хорошо начиналось.

Обнаружив, что Ивама, этот домашний деспот, наконец-то свалил куда-то, оставив его в покое, он даже обрадовался. Ни тебе тотального надзора, ни приказов «здесь не стой, туда не ходи», никаких коварных улыбочек и бессовестно тискающих тебя рук.

На известие Оливера, что его добрый господин уехал в Берлин по делам на несколько дней, презрительно фыркнул. «Ага, соскучился без своего распрекрасного “Ганса и Гретель”… побежал заниматься всякими гадостями! – ему вспомнилось смазливое лицо молодого немца, его ревниво-секущий, неприязненный взгляд. – Как он может заниматься «этим», б-рр… он же парень?!»

Первым делом, что Марк сделал, оставшись в гордом одиночестве, – отправился снимать ту жуткую, висевшую над камином картину. Снять не удалось. Проще оказалось вырезать ее из рамы. Оливер схватился за сердце, застав его за этим занятием. Между ними произошла бурная и не последняя ссора.

– Боже мой, что вы натворили! Бесценное полотно великого голландца! Да эрцгерцогиня в гробу перевернется! – воскликнул дворецкий, повысив голос на пару октав.

– Подумаешь, голландец! Да хоть японец! Рисовать бы научился сначала! – пожал плечами Марк.

Забравшись на каминную полку, отсюда он смотрел на Оливера сверху вниз, ощущая себя очень даже на высоте. Но тут ему пришлось убедиться, что невозмутимость – не единственное выражение на лице дворецкого.

– Сию же минуту слезайте оттуда и марш к себе! И не сметь выходить из своей комнаты! Вы наказаны, юноша! Серьезно наказаны!

Спрыгнув на пол, Марк с опаской протянул слуге изрезанный холст и, стараясь не поворачиваться к нему спиной, мало ли что, обошел дворецкого по кругу. Старикан выглядел уж больно грозным.

Несколько дней в мелких стычках и ссорах между ними прошли, наступили следующие «несколько дней», а Ивама все не возвращался, и постепенно радость от его отсутствия увяла как-то сама собой. Никто больше не тормошил его по утрам, чтобы разбудить. Никто не смотрел насмешливо и не говорил, какой он глупый, снисходительно растягивая слова. Он стал плохо спать, часто просыпался среди ночи и долго ворочался, то подушка казалась неудобной, то одеяло слишком жарким.