Между стенами двух домов проем загородила ледяная стена высотой в два с половиной человека. От угла до стены тянулась кровавая цепочка.

Человек в маске повернулся к нему.

— Федоров взял Его у гаражей. Вместе с Никоненко его оставили стеречь убийцу. Я только на минуту отлучился доложить командиру отряда. Услышал стрельбу. Бегу назад — Федоров лежит убитый, второй в ступоре, а этот… черный — бежит за угол.

Наши открыли огонь. Я крикнул, чтоб не стреляли. Побежал за Ним. Повернул — тут вот что, — омоновец кивком указал на ледяную стену.

Быстров приподнял фуражку, почесал лоб.

— Он был в наручниках?

— Да.

— Тогда какого хрена?

Люди в масках вертели головами, стараясь не смотреть на капитана. Быстров вдруг понял: они его презирают. В нем нет чего-то, что было у Точилина — и хоть тресни.

Они никогда не будут уважать его.

А Точилин пропал без вести. Где его черти носят?

Омоновцы расступились перед Быстровым. Капитан мгновенно охватил взглядом все: тело с двумя рваными дырами на груди, сквозь которые матово поблескивал кевларовый бронежилет. Лужу крови вокруг простреленной головы. Двое держали под руки Никоненко. Маску с него сняли. Волосы нелепо торчат во все стороны, глаза расширены, посиневшие губы дрожат. Никоненко мерз в середине июня. Брови и ресницы покрыты инеем.

— Он дохнул на меня, — выдавил Никоненко. — Холодно так стало… Я автомат выронил. Стою, рукой пошевелить не могу. А этот, черный, капюшон свой поганый снимает.

— Что ты видел? — спросил Быстров. Он тоже похолодел — здоровый мужик в камуфляже говорил детским голосом, и глаза его были широко раскрыты.

Никоненко, дернув щекой, безумным взглядом посмотрел на капитана.

— Себя, — прошептал он. — У Него было мое лицо. Только старое. Злое. И какое-то… больное, что ли… Не могу объяснить. Никогда такого не видал.

Молчание. Один из омоновцев, мрачно насупившись, сплюнул под ноги.

«Прощай, Никоненко», подумал Быстров. «Кончилась твоя служба».

— Что дальше?

— Глаза… глаза у Него были страшные. На меня смотрит, я чувствую, что дышать не могу, и мыслей в башке никаких нет. Сам не понял, как Он без наручников оказался. Потом, помню, Он побежал, наши за Ним, а они, — Никоненко указал на блестевшие на земле наручники. — Валяются.