Тася кивнула. Она испугалась было, что отче на неё разозлится, но тот, казалось, мироточил добротой.

- Скажи мне, милая, — голос его баюкал, от голоса этого делалось хорошо и сладостно на душе. — Знаешь ли, как называют нас в миру, вдали от наших палестин?

- Бегунами кличут, — выдавила Тася. — Раскольниками ещё. Староверами. Беспоповцами. По-разному…

- Это точно — бегунами, — ухмыльнулся отче в окладистую бороду, — а почему? Потому, дескать, что бежали мы от мира. Властей не признаём, архиереев православных — не признаём, браков в церквях не заключаем. Вроде как от слепней или мух, от всех подарков антихриста отмахиваемся. Потому — бегуны. А бегуны-то не мы, девонька. Бегуны-то они, которые колхозники, или на железной дороге, или совслужащие. Они от Бога бегут. И так уж далеко убежали, что назад дороги не сыщут. А нам бежать некуда — мы на своём месте. На законном. Далече от мира, близко к Господу. Знаешь ли, милая, как мы пустые гробы хороним?

- Видала, — кивнула головой Тася.

- А ты не грусти, милая. Дело-то — забавное. Несём по деревне пустые струганые домовины — поименованные именами земными, — при всём народе несём, степенно и горестно, — а сами-то — уж твёрдо знаем, что в райских кущах обитать после земной смерти станем. В сердце радуемся за своих. От мира наших скрытников и скрытниц хороним. Только от него, окаянного. Чтоб мир их не искал и не нашёл. А для Господа — очищаем, лущим себя, как орешки. Все наши — в миру мертвы. А пред Господом — живы, с душой нараспашку. Наши-то, и когда вправду почиют, без крестов захоронены будут, без этих поминальников деревянных. Зачем крест на земле, когда Господь никого не забудет и милостью своей не оставит? Что ж, человечья памятушка жалкая сильнее божьего всеведенья, что ль?

- А помирать-то зачем тогда, отче? Может, свой век не резать, а просто со своими жить, сколько отмерено? — прошептала Тася, — и ужаснулась: сейчас как разгневается добрый улыбчивый Христофор — кипеть ей в геенне огненной. Но тот тряхнул бородой и глазами зыркнул озорно, будто только и ждал такого вопроса.

- Помирать-то зачем, говоришь? А вот подумай. Последние времена, как ни крути, уж наступили: антихрист на землю пожаловал, царствие своё тут, на погибель праведным, строит. Коли так — конец мира близок, второе Христово пришествие. А мы — в суете. Не готовы к суду Божию. Не каждый наш день посвящен посту и молитве. Значит, рискуем! Ежедневно и ежечасно рискуем! И чем? Вечным блаженством и Царствием Небесным! А представь-ка, что случится, если Второе Пришествие застанет тебя погрязшей во грехе? Так что — риск велик, а рисковать-то, Господи, — рисковать-то — чего ж ради? Ведь не на века жизнь теперь меряем — на дни. Ну а хоть бы и на годы? Ждать конца времён совсем недолго осталось. Стоит ли жалеть, что не дожил нескольких дней, а хоть бы и год-другой? Лечь да помереть — как на перине уснуть. Господь тех, кто за него мученический венец принимает, и от боли-то избавит, — хотя вспомни, как Христа-то били, да ломали, да гвоздями на кресте распинали. А ну как проживёшь жизнь в пороке, вместе с безбожниками…. Да душу-то — и погубишь. Мать твоя — вон ведь, не устояла. А я её не виню — только плачу по ней, — ибо слаб человек, слаб и немощен. Кто не надеется устоять перед антихристом — пусть умертвит себя — и спасён будет. А коли любишь детей своих — так убей их поскорее, дабы не вышли из них поклонники врага рода человеческого.