– О чем вы говорите, учитель! Через символику десяти струн Давидовой арфы святой Августин разъяснял смысл десяти заповедей, – отвечал его молодой товарищ.

– Голос, мой мальчик, только голос! Вот единственный совершенный инструмент, созданный Творцом. Все остальное искусственно сделано рукой человека.

Вначале возникла речь. Музыка появилась, когда к ней присоединили мелодию и добавили гармонию, доставляющие удовольствие душе, дабы возвыситься и искать в ней разнообразные ритмы и метры.

– Вы хотите сказать, что музыку можно измерить?

– Конечно! Каждое число имеет свое звуковое воплощение. Если угодно, музыка – это звучащее число.

– Значит, любой, кто владеет музыкальной грамотой, может понять…

– Нет, друг мой! Я сказал измерить, но не объяснить. Величайшее из творений Господа – человек – наделен разумом и тем приближен к Богу. Но постичь сие искусство дано не каждому. Не забывай, что над человеком довлеет плоть, а все плотское в человеке связывает его с миром форм. Форма по отношению к звуку – это интервал.

– А как же быть с diabolus in musica[2] и «волчьей квинтой»? Неужели вы хотите сказать, учитель, что Господь, сотворивший вселенную совершенной, не смог создать равномерного музыкального строя?

– О мой многознающий ученик! Всю жизнь я боролся с «волками» в музыке и могу сказать тебе: Господь создал натуральный музыкальный строй, и в природе, сотворенной Им, нет никакой «волчьей квинты». Гармония – душа мира. Однако после Боэция[3] кончился «золотой век музыки» и настали времена упадка. Только стараниями великого Вилларта[4] возродится былая слава музыки. Воистину говорю тебе, это новый Пифагор. Не в пример ужасному хроматисту Винчентино[5]! Ах, мой дорогой Джованни, ты еще так молод…

Разговаривая таким образом, путники двигались вперед по темнеющей дорожной колее. Подул холодный ветер и пригнал косматые тучи.

Где-то в чаще завыл волк.

– Учитель, не пора ли устраиваться на ночлег? – спросил Джованни, поежившись.

– В такое полнолуние нельзя оставаться в лесу, – вторил ему учитель, показывая на желтый глаз луны.

Лес постепенно редел. На расстоянии четверти мили путники различили хутор. Пустив лошадей рысью, вскоре они добрались до постоялого двора.

Это была большая усадьба – дом из обтесанных камней и несколько надворных построек. На черепичные крыши безмолвно лился лунный свет. Вокруг простиралась пустошь, уходившая к темной полосе леса.

У ворот их остановил мрачный сторож и потребовал, чтобы путники назвались. Старший по возрасту ответил:

– Джозефе Карлино, органист кафедрального собора в Кьоджи, со своим учеником Джованни д’Артузио. Мы едем в Анежский монастырь.