Марат уставился вниз. Показалось, что мгновением раньше плоти было меньше.

Что-то внутри согласилось и предостерегло. Не отворачивайся, только не отворачивайся от жены!

Жены? Разве у человека без воспоминаний может быть жена?

Фотовспышками в памяти промелькнули образы фена, молотка и кровавой дыры на чужом лице. В висках выстрелило. Марат со стоном попытался обхватить голову, но промазал, скрестив руки перед лицом. Еще раз – и вновь. Конечности своевольно игнорировали мозговые импульсы.

Чье это мясо и почему он в крови? Боль в животе не позволяла размышлять.

Убийцаааааа! В голове взвыл знакомый женский голос, но Марат не смог его опознать.

Мяса стало еще больше, и это тревожило.

Вдруг он увидел Кошечку. Она стояла на пороге, как вампир. Тело, слепленное из кусков, держалось на честном слове – малейшее движение, и сотни ломтей с хлюпаньем рухнут на кафель.

Марат все еще не узнавал, но почувствовал, как на штанах самопроизвольно появилось теплое пятно. Оно было красным (привет отбитым почкам).

Жена улыбалась кривой, разорванной улыбкой. Чтобы смотреть, у нее имелся один-единственный глаз. Второй вместе с внушительной половиной лица валялся в ванне. Внутри глазницы что-то влажно пульсировало.

Марат вспомнил и закричал. Звук вышел тусклым и хриплым, как стон туберкулезника.

Как она явилась сюда?

Из трещин между кусками сочилась до боли знакомая студенистая кровь. Марат почувствовал металлический привкус на языке. Кошечка странным образом примагничивала взгляд мужа.

Что она хочет? Что?

И вдруг он понял. В ванне прямо из воздуха протаивали мясные ломти. От них шел парок.

Кошечка отвлекала внимание. И она добилась своего.

Сука!

Палухин силой заставил себя отвернуться. Глазные яблоки едва не разорвались от боли. Смотри на мясо! Смотри на мясо, а не на нее…

Правило четвертое – есть и не задумываться.

Марат глотал огромные, скользкие куски, набивая себя плотью, словно подушку перьями.