Марти захлопнул за собой дверь подвала и задвинул засов. Он чувствовал себя слишком слабым, чтобы рассмотреть рану на ноге. По теплой струе, натекающей в ботинок, он понял, что кровотечение сильное.

— Ты можешь… найти что-нибудь… — обратился он к девушке, — чтобы остановить кровь?

Кэрис кивнула, задыхаясь, и повернула за угол на кухню. На сушилке висело полотенце — слишком мерзкое, чтобы заматывать им открытую рану. Она принялась искать что-нибудь чистое. Время шло; Мамолиан явно не собирался оставаться вне дома до утра.

В холле Марти пытался уловить звуки из погреба, но все было тихо.

Однако он различил другой шум, про который почти забыл. Гул дома снова раздавался в его голове. Этот сладкий голос вливался в мозг и наполнял его, как во сне. Здравый смысл подсказывал, что надо как-то выключить его, но когда Марти вслушался и попытался различить слова, ему показалось, что тошнота и боль в ноге проходят.

На спинке кухонного стула Кэрис нашла одну из темно-серых рубашек Мамолиана. Европеец заботился о своей одежде, и рубашка была свежевыстиранная — идеальный бинт. Она разорвала ее, хотя прекрасный шелк и сопротивлялся, затем намочила лоскут в холодной воде, чтобы промыть рану, и нарвала полосок для перевязки. Потом вернулась в холл. Но Марти исчез.

55

55

Он должен увидеть. А если не получится (что такое видение? просто чувственность), должен найти другой способ познания. Это обещала ему комната, шептавшая на ухо: новое знание и способ обрести его. Он несся вверх, перехватывая руками перила, выше и выше, забывая о боли; он поднимался в гудящую тьму. Он хотел прокатиться на поезде призраков. Там были грезы, о которых он никогда не мечтал и не будет мечтать. Кровь хлюпала в туфле — он смеялся над этим. Ногу свела судорога — он не замечал. Остались последние ступеньки; он с трудом вкарабкался по ним. Дверь была полуоткрыта.

Он достиг самого верха и, прихрамывая, направился к двери.

В погребе было совершенно темно, но это не волновало Пожирателя Лезвий. Уже много недель его глаза видели так же хорошо, как в былые дни: он научился заменять зрение прикосновением. Он поднялся на ноги и попытался подумать обо всем. Скоро вернется Европеец. Тогда его ждет кара за уход из дома и за то, что Брир не сумел предотвратить побег. Еще хуже другое: он больше не увидит девушку, не сможет наблюдать, как она мочится; о, эта ароматная жидкость, которую он хранил для особого случая. Брир чувствовал отчаяние.

Он даже теперь слышал, как она ходит наверху в холле, поднимается по ступеням. Ритм шагов ее крошечных ножек был знаком ему; он долго слушал, ночью и днем, как она ходит взад-вперед по своей конуре. Пока Кэрис взбиралась по лестнице, он мысленно глядел сквозь потолок погреба, ставший прозрачным. Между ее ног зияла роскошная щель. Его разозлила мысль о том, что он больше не увидит этого, как и саму девушку. Конечно, Кэрис старая — совсем не такая, как красотка за столом и те другие, на улицах; но ее присутствие уже не раз спасало Брира от безумия.