Эх, если бы выбраться отсюда!

Но как?

Ему хотелось что-то делать. Стоило представить, что придется провести здесь в бессмысленном безделье много часов, как к глазам подкатывали слезы.

На сырой гальке валялась куртка Вальтера. Никита подобрал ее, развернул, посмотрел на аккуратно завернутые продукты, термос. О еде даже думать было тошно. Но продукты все-таки лучше сложить в мешок.

Развязал его, вытащил оттуда свою куртку – и чуть не заорал с перепугу, наткнувшись на эту дурацкую медвежью лапу, о которой совершенно забыл. Собрал в мешок продукты, надел куртку, энцефалитку подложил под себя, а сверху накрылся курткой Вальтера.

Сидеть просто так было невыносимо. И эта сырость пробирала до костей! А что, если все же развести хотя бы маленький костерочек?

Ну просто чтобы воздух нагреть?

Он свернул сухую траву жгутом. Почему Сиулиэ называла эту штуку богдо?

Да какая разница?!

Чиркнул спичкой, зажег траву.

Хотя нет, Вальтер был прав, это и правда плохая идея. Дым слишком сильный и едкий, глаза ест.

Никита ткнул горящий жгут в сырую гальку, но это тоже оказалась плохая идея: дым повалил еще сильней. Он отшатнулся, наступил на что-то, чуть не упал.

Это снова оказалась дурацкая медвежья лапа! Никита пнул ее со всей злости – и снова чуть не рухнул, услышав недовольный девчоночий возглас:

– Тише, больно!

Потом послышался резкий свист – и внезапно дым словно по волшебству вытянуло наружу.

Никита протер глаза.

Медвежья лапа исчезла. Перед ним стояла… смуглая девчонка с короткими коричневыми кудряшками, одетая в коричневый нанайский амири – халат с желтым орнаментом по подолу, – обутая в мягкие торбаса.

Сиулиэ?!

– Бачигоапу, лоча! – буркнула она, не слишком-то приветливо блеснув узкими черными глазами. – Здравствуй, русский. Хочешь отсюда выбраться?

– Ка-ак… ка-ак… – заикнулся ошеломленный Никита.