В ящике обнаружилось изображение Хора, бога-сокола, сына Исиды и Осириса, Мстителя, изумительно тонкой работы. Оно насчитывало фута полтора в длину, а в самой широкой части – по плечам – дюймов семь в ширину. Изящество, текучесть линий и, если позволите, несколько упадочный стиль относили датировку к позднему периоду египетской истории – даже, возможно, ко времени римской оккупации. Фигура была полая и, видимо, предназначалась для мумифицированного тельца сокола, священной птицы Хора.

Калатис стоял ошеломленный невероятными богатствами, открывшимися нашему взору; в товарно-денежном отношении это была величайшая археологическая находка в истории. Он принялся скакать кругом, плясать и распевать на греческом что-то там про свою добрую удачу. По какой-то непонятной причине его ужимки порядком меня напугали. У меня до сих пор не было никаких доказательств, что это именно усыпальница… с тем же успехом комната могла оказаться складом или сокровищницей крупного храма. И все же я безотчетно ощущал присутствие чего-то очень древнего… невообразимо диковинного… совсем близко от нас. И оно наблюдало.

Тут луч моего фонарика выхватил из тьмы какое-то движение: что-то шевелилось на вершине ближайшей пирамиды из ящиков. Я крикнул Калатису, который мгновенно протрезвел, взял себя в руки и сам посветил фонарем туда же, наверх. Сначала мы не увидели ничего, потом приблизились на пару шагов и над краем ящика различили какой-то силуэт и две уставившиеся на нас красные точки. Это была птица – не нетопырь! – да, птица, и, судя по очертаниям, преогромная!

Когда мы подошли футов на пять, тварь снялась оттуда и с жуткими воплями принялась биться о стены и ящики, как обычно поступают пернатые, попавшие в замкнутое пространство. Наконец она, хлопая крыльями, уселась на верхушку другой кучи ящиков и злобно воззрилась оттуда на нас.

К этому времени нервы у меня были настолько на взводе, что я бы с готовностью кинулся обратно, вверх по лестнице, на свежий воздух. Мы были с ног до головы покрыты пылью, грязью и штукатуркой, поднятыми в воздух безумными метаньями птицы. На самом деле опытный археолог давно бы уже вылез наверх – собирать оборудование, протягивать провода для электрического освещения, готовить кисти и тряпки для очистки древних артефактов. Ох, как бы дорого я дал, чтобы поступить тогда именно так!

Но, несмотря на мои протесты, Калатис пожелал осмотреть всю комнату, прежде чем возвращаться. На самом деле она представляла собой, скорее, длинный коридор, так как простиралась вперед футов на пятьдесят, очевидно сужаясь к окончанию. Там в толще камня виднелся небольшой проем. Оставив позади тускло сияющие сокровища, мы прошли в третью камеру. Она снова оказалась длинная и узкая, и в дальнем ее конце луч фонаря выхватил из тьмы стоящую фигуру человека с соколиной головой. Было в ней что-то такое, что мгновенно приковывало взгляд… Нет ничего необычного в статуях, стоящих в святилищах или усыпальницах, но эту камеру буквально заполняло ощущение какого-то живого присутствия – и источником его была статуя! Не знаю, почувствовал ли что-то подобное Калатис – и если да, то с его стороны подойти к изваянию было актом необычайного мужества. Лично я полагаю, что он и не подозревал об ауре ужаса, царившей в этом месте. Возможно, дело в том, что мой разум был привычен к египетской образности, а его – нет… короче, он ничего не почувствовал.