– Иногда мне казалось, что да.

– Льстец, – улыбнулась она.

Они оба замолчали.

– Прощайте, госпожа Элизабет, – процедил, наконец, Давид. – Вы были хорошей учительницей… Всегда.

Та пожала плечами. И, уже готовая окончательно забыть о нем, отвернулась, бросив слугам:

– Делайте, как я сказала, и – в путь.

7

7

Через двойные двери он услышал, как зарычал мотор автомобиля, как этот звук растаял где-то на улице…

Изувеченный, он лежал в кромешной темноте, в неудобной позе, крепко связанный по рукам и ногам. От великой силы, подаренной Огастионом Баратраном, сейчас остались крохи. Точно г-жа Элизабет выпила ее! Рот был забит тряпкой, пропитанной машинным маслом, кисти рук, стянутые на запястьях, немели. Бок сильно ныл. Рана, вскрывшая надбровную дугу, не кровоточила, но лицо, залитое кровью, давно уже превратилось в зудящую, стянувшую кожу маску.

Но главное – он был жив. С острой болью Давид сумел справиться. Но если ток крови будет нарушен, он обречен.

Перевернувшись на живот, упираясь подбородком в холодный каменный пол, Давид сделал глубокий вдох, а затем, собрав всю свою силу и ловкость, рывком встал на колени. Но что было делать дальше?.. Здесь, конечно, должна быть лестница. Не простояв так и пяти минут, вновь повалившись на бок, он стал ползти туда, где призрачно читались ступени лестничного марша. Еще минут через пять, едва превозмогая боль в боку, где сломанные ребра готовы были свести его с ума, он уткнулся головой в первую ступень.

Сжимаясь и снова вытягиваясь, как гусеница преодолевая каждую ступеньку, кривясь от боли, Давид прополз один марш наверх. Выкатившись на площадку, нащупав телом стену, он вновь, приложив все свои силы, рывком встал на колени и следующим рывком – на ноги. Но стена вдруг ускользнула от него, он пошатнулся и, яростно дернувшись, тяжело рухнул на пол.

Очнулся он уже полной развалиной. В разбитой голове стоял пульсирующий, невыносимый шум, сильнее которого было только одно – боль. Падая, Давид вывихнул о каменный уступ пальцы левой руки. Левый глаз окончательно заплыл, рана над бровью открылась, кровь по новой заливала лицо.

От боли и обиды Давид едва не заплакал. Он собрал последние силы и с трудом встал у дверей. Ухватив скрюченными пальцами правой руки медную ручку, Давид надавил плечом на стеклянную дверь и выдавил стекло. Моля Бога, чтобы не распороть себе вены и не истечь кровью здесь, наполовину уже одержав победу, он принялся пилить стянувшую его запястье веревку. Руки слушались плохо, срывались, веревка была крепка, он чувствовал, что пальцы его все в крови… И когда оковы его упали и руки, которые он чувствовал уже едва-едва, горевшие, тяжелые, вытянулись, как плети, Давид опустился прямо на битое стекло.