– Она хочет сказать, что ты можешь обойтись без исповеди, – бормочет отец. – Ну ты индеец, Марк! Священника не боишься? Саймон боялся их как огня.
– Нет. Он же просто человек.
– Хватит, Марк, – теряет терпение Натали. – Мы поговорим об этом позже.
– Но я
Мне вдруг приходит мысль, что моя соседка вот-вот предложит ему печенье. Но тут вмешивается моя мать:
– Мы скоро придем домой, и тогда ты сможешь перекусить, но тебе могут потом сниться кошмары!
– Ну и что. Им-то они тоже могут присниться этой ночью, – он указывает на причащающихся. Покорные глаза и сложенные руки тех, кто возвращался на свои места, невольно наводят на мысли о лунатиках, погруженных священником в сон.
– Тихо, – приструняет его Натали. – Ты же не хочешь, чтоб над тобой все смеялись?
А все уже и так смеются – из-под темного платка соседки веселье словно расползлось по всей пастве, добравшись даже до алтаря, где коленопреклоненный мужчина разевает свой рот, будто рыба, выброшенная на берег. Похоже, и мне нужно внести свою юмористическую лепту в эту сцену – или, скорее, сгладить гротеск происходящего:
– Ну так что, Марк? – говорю я, низко склонившись к нему. – Хотим насмешить всех?
Я еще не закончил говорить, как он нацепляет на физиономию ухмылку а-ля Табби. Не знаю, какое чувство заставляет меня оскалиться в ответ. И как же я раньше не замечал, что такое лицо у него чуть ли не с самого нашего появления в церкви?
Человек у алтаря, покачиваясь, встает на ноги, и я вспоминаю о смерти Чарли Трейси в заброшенной часовне. Может быть, этот тип подавился просвиркой? Весь пунцовый, он нетвердой походкой движется по проходу в нашу сторону, и я все еще опасаюсь, как бы он не рухнул замертво – даже после того как он обошел скамью и занял свое место.
Марк продолжает заговорщически улыбаться мне.
– Мы же хотим, да? – спрашивает он.
– Нет, – поспешно отвечаю я. – Бабушка права. Не стоит лезть на рожон.
– Но ты же хочешь! – настаивает Марк. – Ты бы никогда так не сказал сам!