Стив сработал мгновенно. Он толкнул афганца так, чтобы тот встал за дверью, а сам сел посреди комнаты, обмотав лодыжки куском веревки и затем вытянувшись во весь рост на полу и спрятав руки под себя. Собой же он закрыл и остальные обрезки веревки, так что со стороны казалось, будто он лежит, связанный по рукам и ногам. Афганец, поняв его замысел, широко улыбнулся.

Харрисон проделал все это с такой отточенной быстротой ума и мышц, что любые задержки и небрежности были исключены. Он завершил задуманное в считаные секунды и без лишнего шума. А едва улегся, в замке повернулся ключ и дверь распахнулась. В проеме возник громадный монгол – наголо выбритый, и со столь бесстрастным выражением лица, что походил на медного истукана. В одной руке он держал эбеновую колоду причудливой формы, а в другой – булаву, подобную вооружению всадника из войска Чингисхана, – прямую железную дубину с круглой головкой, утыканной стальными шипами, и, чтобы не выпадала из руки, с набалдашником на другом конце.

Он открыл дверь нараспашку и не заметил Хода-хана – афганец остался за ней. Хода-хан не стал колоть врага, потому что не видел коридора и не мог знать, сколько человек следовало за первым. Но монгол оказался один, и он не стал закрывать за собой дверь. Подойдя к человеку на полу, он слегка нахмурился, увидев свисавшую из люка лестницу, – оставлять ее в таком виде было не принято, – но не выказал никаких подозрений и даже не окликнул человека на крыше.

Не стал он и осматривать путы на ногах Харрисона. Детектив вел себя точно так, как монгол и ожидал, и, как обычно бывает в таких случаях, чувства врага притупились. Когда он наклонился, Харрисон увидел через его плечо, что Хода-хан выскользнул из-за двери бесшумно, как пантера.

Поставив булаву на пол головкой вниз, монгол оперся на нее и, схватив одной рукой Харрисона за рубашку на груди, поднял его голову и плечи, чтобы подложить под них колоду. В этот момент руки детектива, будто две жалящие змеи, выпростались из-за спины и сомкнулись у противника на горле.

Тот не вскрикнул: раскосые глаза монгола мгновенно выпучились, а губы раздвинулись в гримасе удушья. С резким рывком он выпрямился, потащив Харрисона за собой. Но хватка детектива не ослабла, и вес крупного американца заставил их обоих вновь приникнуть к полу. Желтые руки отчаянно пытались сорвать с шеи железные пальцы Харрисона, но затем великан, дернувшись в судороге, застыл в короткой агонии, а его глаза налились кровью. Тогда Хода-хан вонзил кинжал между лопаток монгола, так что кончик лезвия выступил сквозь шелк на его груди.