Когда Андрей остановился, что-то коснулось его снизу, тело кольнуло спазмом, и послушный желудочек сам избавился от мальчика. Андрей почувствовал облегчение, приятные вибрации удовольствия прошлись по жировой прослойке под панцирем, лапки нагрелись и внутренности наполнились счастьем, будто зацвела по случаю магнитной бури душистая волокнистая плесень. Андрей-многоножка испытал счастье, Андрей-человек – разочарование: в таком бесконечно огромном подземелье, кроме прочего, еще и живом, где ему найти одну маленькую беззащитную девочку, потерянную так давно, крохотное беспомощное зернышко его прежнего мира, и его самого, его…

Его…

Кажется, он забыл ее имя… Наденька, Анютка, Анечка… да, Анечка.

Непонятное бессмысленное счастье от исполненной работы, некоего неоспоримого долга, невообразимо странного и бессмысленного с точки зрения человека, подкупало своей ясностью и чистотой. Андрей понял, что его новая сущность наступает, пройдет совсем немного времени, и она возьмет над ним верх. Человек растворится в ней, будет переварен, а вот подействует ли на него закон Гиппократа, и станет ли Андрей-монстр человеком, если съест человека – большой вопрос. Вот кто кого ест – ты ешь червя, или червь ест тебя?

Андрей выставил лапки, приподнялся и отправил свое тяжелое тело в это бескрайнее желудочное море – пока в нем жив человек, он будет любить не только себя и свое удовольствие. Это лишь кажется, что люди сами по себе, на самом деле они еще бо`льшие муравьи, чем сами муравьи, одно лишь безрассудство перед лицом гибели делает их сильнее всех известных существ на планете.

Известных.

Он прыгнул в море и оказался среди сотен маленьких тел. Жидкость была водой, так что соляная кислота, которая смягчала и пропитывала панцирь Андрея, начала растворяться, он почувствовал сухость. Дети вокруг него сотрясали воздух звуковыми волнами, которые Андрей ощущал поверхностью панциря, усиками и церками в нижней части брюшка. Среди этих детей могла быть его дочь, его Анечка. Перебирая по неглубокому дну лапками, а сформированной из лица рукой ощупывая детские мордашки, Андрей начал искать ее. Не зная, как именно он сможет узнать свою дочь, Андрей рассчитывал на интуицию, на свои уцелевшие человеческие инстинкты, на то, что подскажет ему «сердце». Хотя своего сердца у него уже не было, а вокруг, в густой водяной жиже, колотились их сотни и даже тысячи, и, когда он ощупывал лица, колотились так бешено, что одно даже лопнуло. Андрей содрогнулся – каким представляют его себе эти дети? В темном зловонном подземелье, среди отчаянных криков и болезненных стонов – его лапки, как у насекомого, и рука в кислоте, и многочисленные пальцы… он торопливо втянул руку и выбрался на берег в том же месте, откуда явился.