Все добрые и ясные воспоминания существовали до того, как мы стали подростками, до того, как начали меняться наши тела и умы, наши взгляды на мир и ощущения от него – до того, как Бернарду была открыта незнакомая ему прежде реальность, которой предстояло стать его наследием. Дом Бернарда перестал быть, как прежде, безопасным местом для наших частых встреч, потому что находиться в нем стало слишком сложно, слишком странно. Из приятных, невинных и беззаботных воспоминания о нем превратились в тяжкие, мрачные и стыдные. Нам – всем нам – нужно было держаться отсюда подальше, иначе мы могли начать вспоминать. А мы не хотели вспоминать. Я не хотел вспоминать.

Но теперь у меня не было такой возможности.

Что ты видел?

Спальня теперь была ближе; если бы я захотел, то мог бы протянуть руку и коснуться дверного проема. В горле пересохло, губы онемели. Войдя внутрь, я осознал, что меня трясет с ног до головы. Но заставил себя смотреть.

Как и в остальных комнатах, здесь было пусто, но я видел прошлое: спальню Линды и все, что происходило здесь столько лет назад. Дверь наверху лестницы, кровать отодвинута к дальней стене, разномастные тумбочки по обеим сторонам изголовья завалены переполненными пепельницами и пустыми бутылками. Повсюду валяется или рассована по пластиковым корзинам одежда, как будто ее небрежно раскидывали вокруг; гладильная доска у одной стены, туалетный столик с зеркалом и платяной шкаф – у другой. Губная помада и косметика, маленькие бутылочки с лаком, одеколоном и дезодорантом, баночки с мылом и порошками звякают, ударяясь друг о друга.

А что еще? Что еще ты видел?

– Боже мой, – прошептал я и тяжело прислонился к косяку, опасаясь, что иначе рухну на пол.

Свечи. Все занавески плотно задернуты, по всей комнате расставлены свечи. Черные свечи. Кто… почему черные свечи? Зачем…

Что еще, Алан?

Мои виски ледорубом пронзила боль, и я поднял руки к голове, как будто сжав пальцами собственный череп, мог отвадить мучительную пульсацию. Слезы наполнили глаза и потекли в глотку.

Кровать трясется и раскачивается, изголовье ударяется о стену, ритмично скрипят пружины, по потолку скачут пальцы теней, отбрасываемых огоньками свечей. И звуки. Слова? Нет, молитвы, но чужие и безумные, извращенные, издевательские.

Глаза Линды; ее обнаженное, скользкое от пота тело подается вперед от каждого толчка, голова ударяется об изголовье; голос, по-прежнему глубокий и настойчивый после прочитанных ею молитв: Да… вот так… хороший мальчик.