В ужасе я вырываюсь и падаю на пол. У меня кружится голова, мне ужасно стыдно. Я поднимаю глаза, и вижу ее прямо перед собой, нагую, – я никогда прежде не видел никого настолько бесстыдно нагим – и все это так нехорошо, так стыдно, ужасно, просто ужасно.

Она опускается передо мной на колени, обнимает и говорит, что мне надо делать, как она велит, и что все будет нормально. Доверься мне, говорит она. Доверься мне.

Я не хочу этого делать.

Это не имеет значения.

Меня охватывает мрак, и она поглощает меня без остатка, пожирает частицы, которые мне никогда не вернуть, кусочки, которые никогда уже не удастся возродить.

В этой новой темноте я блуждаю по дому, спотыкаюсь, нащупываю стены в надежде отыскать верный путь или сориентироваться. Ни один из выключателей не работает, и я не могу найти ни одного окна. Куда делись все окна?

А потом я снова оказываюсь все в той же гостиной, и она сидит на диване и улыбается мне. Ее соски окружают алые кровоточащие ранки. От их вида меня начинает мутить, но она сама так хотела, требовала, чтобы я поранил ее зубами. Я чувствую ее на губах, во рту – вкус ее крови, ее жизни, ее души. Все, что было у нее внутри, оказалось теперь во мне, и мне страшно. Мне так страшно.

Она протягивает ко мне руку, ее пальцы пауком пробираются по моему бедру, хватают меня. Все хорошо, говорит она, никто не узнает, если ты не расскажешь. Она опускается на колени, снова нашептывает свои безумные молитвы и улыбается мне как манекен; за ее лицом ничего нет, ничего настоящего, одна пустота.