39 Рита [После]

39

Рита

[После]

Поселок млеет в утренней дымке. Пахнет свежестью и кофе. На стенах хижин – рисунки, вышитые плесенью. Потертый автобус выплевывает щуплую девушку. У нее нет ни чемодана, ни сумки. Лишь телефон. Одно движение – и он вызовет психиатра.

Рита боится за Аню. До безумия. Да, эта девчонка чересчур упрямая. Да, дура последняя. Да, ей давно пора в психушку. Да. Но у мамы слабое сердце. Ей нельзя волноваться.

Аня изменилась. Она знала, что сорвется, и все равно поехала. Из-за нее Рита сбежала с работы. Только бы убедиться, что с сестрой все в порядке. А впрочем, ничего в порядке быть не может. Рита не верит во всю эту ахинею, в которую верят здешние. Для нее Деда Мороза не существует с восьми лет.

Раньше Аня боялась ездить в поселок, и когда Рита с мамой все же привезли ее сюда, у девчонки случилась паническая атака.

До трагедии они почти не общались – ни с Торой, ни с Аней. Разве что созванивались на Новый год. Рэу будто жили в другом измерении. Тора что-то делала с дочерью. Что-то, после чего Аня начинала говорить сама с собой. Поэтому Рита не удивилась, когда девчонка поселилась у них, – ведьмы всегда умирают рано. Тора же уверяла, что дружит с домами. Сейчас Рита понимает, какая это глупость.

И вчерашний Ритин сон – тоже глупость.

Она ступает по потрескавшейся земле. За ее спиной кряхтит автобус. Перед глазами – картинки из кошмара. Нет, чушь. Небылицы.

Коленки дрожат.

Странно, но в том сне Рита не боялась. В том сне она всегда шагала уверенно, даже если под ботинками хрустели кости. Она была в милицейской форме. На погонах – по звездочке.

Рита сжимала пистолет. Она не расставалась с ним ни на миг.

Дом проглотил ее, скрипнув половицами. Сквозь потолочное решето сочился утренний свет. По комнате летал ворон и каркал, каркал – проклинал весь мир. В углу чернел разбитый граммофон. На стене – следы ладоней. Они светились, словно нарисованные фосфором. Прикоснувшись к ним, Рита закрыла глаза. И превратилась в дом.

Она следила за поселком выбитыми окнами. Дотрагивалась до пальцев бродяг и скучающих подростков шершавыми перилами. Оглушала их сердцебиением.

Что, друзья, испугались? А как же ваша уверенность в том, что все здесь сумасшедшие? О, вы правы. Особенно дома. Когда-нибудь вы проснетесь в восемь тридцать и воскликните: «Проспал!», я буду вас ждать. Каждой пылинкой, каждой прогнившей половицей. Мое сердце будет стучать нестерпимо быстро. Но вы не узнаете, что руки мои прячутся в шкафах, а ноги – в подвале. Что голова катается по чердаку, и я больше не могу мечтать. Вы ни черта не узнаете.