Перестав наконец терзать клавиатуру, разминая одеревеневшие запястья, я подумал с грустью: «Если мне, конечно, представится шанс сделать её такой. Если всё ещё не окончательно испорчено». Потому что, пронося малышку мимо комнаты девочек, я напрочь забыл о старшей сестре. Меня буквально втянуло в дверной проём. Не успел я вздохнуть, как стоял перед Ольгой, держа перед собой, словно щенка, человеческий эмбрион. Я хотел закрыть собой Акацию, спасти её хотя бы так, повернувшись спиной к верной смерти. Я видел в отражении в стекле шкафа свои глаза, похожие на глаза бешеной лошади.

У обитателей базальтового муравейника были копья и камни, и крошечные ножи, похожие на коготки котёнка, но, выскакивая наружу, они тут же роняли своё оружие и начинали кулаками расчищать себе путь, чтобы поскорее убраться прочь. Возникла давка.

Опустив взгляд, я стал смотреть на босые ноги Ольги, и свои, не менее босые и даже больше похожие на куски серого пластилина. Прямо сейчас я ничего ими не ощущал, а пытаясь пошевелить хотя бы пальцем, получал отдалённые, гулкие вспышки боли — поэтому упустил момент, когда на балконах башни не осталось никого, кроме нескольких дезориентированных бедолаг, которым слишком сильно заехали по голове.

Тогда руки Ольги пришли в движение и впервые с начала нашего (недоброго) знакомства выстроились в совершенно человеческом жесте, жесте отрицания. Розовые, дрожащие ладони умоляли: «Уйди, пожалуйста, уйди, я боюсь тебя больше всего на свете», и, наблюдая неуклюжесть движений девочки-подростка, я вдруг понял, что Ольга вовсе не умерла, не сгнила в телесной оболочке, словно забытое на солнце яйцо. Она потерялась — так же, как её сёстры. Блуждала по своему собственному лабиринту, надеясь найти выход, но натыкалась только на двери, ведущие в собственное прошлое.

«Это Акация, — сказал я не своим голосом. Перед глазами проплывало всё, что говорила мне Мария, кто-то словно быстро-быстро чертил это на песке между набегающими волнами. — Твоя мать».

Откуда-то из недр башни раздался крик — низкий, дрожащий, будто порванная струна, предсмертный хрип которой кто-то очень ловкий поймал в деревянную шкатулку. Оля попятилась, всё так же держа перед собой руки и переставляя ноги как паук, споткнулась о кровать, перевернула пару стульев.

«Я ничего плохого не сделала! — слышалось мне, хотя я и не отвечу под присягой, что эти слова не возникли в моём мозгу сами собой, навеянные сложившейся мозаикой. — Мама, не трогай! Мама, не бей! Мама, я была хорошей девочкой».

Мария была права. Перешагнуть порог во второй раз с Акацией на руках не составит труда.