И затем происходит что-то странное. Или, как мне кажется, еще более странное.

Это самое дикое, что я когда-либо видел по телевидению — включая все многообразие передач для смертных эпохи так называемых реалити-шоу. Вампиры, которые играли в перетягивание каната, больше никому не интересны, несмотря на наготу и интимные подробности, слегка размытые камерой. Камера скользит, показывая столпотворение, царящее в зале — беспорядочно, покачиваясь, подергиваясь и замирая, выискивая беглеца, это похоже на пленку Запрудера.[105] Потом снова двигается — и снова замирает, словно прислушиваясь. Как делали бы вы, внезапно уловив голос. Этот голос слаб и тих, чуть надтреснут и явно не записан заранее.

И он поет.

Поначалу слов не разобрать — вы слышите только мелодические модуляции. А потом слова появляются.

Ты — мой свет…

Мой единственный свет…

Все стихает. Все звуки исчезают — кроме одного голоса и слов, которые он выпевает — так бережно, так испуганно, так тайно.

А потом к его голосу присоединяются другие голоса. И камера ловит розовые слезы, блестящие на щеках множества вампиров. Целый зал вампиров, поющих о том, кто делает мир счастливым, когда небеса становятся серыми.

Господи, мать вашу за ногу!

Эта часть моего монолога — чистая импровизация. Я произношу ее, когда вся троица, наконец, возвращается и вваливается в дверь, хватаясь за бока и хохоча.

— Ну и как «выход»? — осведомляюсь я. — Куда выходили? Это и есть все, на что вы надеялись, о чем мечтали?

Из доброй дюжины возможных вариантов я выбрал именно эти слова.

Все три мгновенно прекращают смеяться, смотрят на меня, потом замечают, что моя физиономия подергивается от злости, и снова хохочут.

— Марти, — произносит Роз, — если бы ты только там был…

— Я там был, — отвечаю я и вижу, что застал их врасплох.

Похоже, они заранее договорились, о чем будут врать, и уже приготовились толкнуть мне свою байку.

— Я и еще несколько миллионов человек, — добавляю я и сую Роз пленку с записью репортажа. — Им только дай повод. Уверен, какой-нибудь из каналов покажет повторение. Они уже всю ночь это крутят.

Исузу и Твит смотрят на кассету в руках Роз, словно это револьвер, заряженный для русской рулетки, и сейчас как раз их очередь.

— Пока до ток-шоу дело не дошло, — продолжаю я. — Думаю, завтра ночью начнется.

Я как раз собираюсь сказать какую-нибудь особенную гадость, когда замечаю, что на лице Исузу появляется выражение отрешенности. Лишь миг назад, она смеялась, ее пьянил адреналин, наполнивший ее кровь, когда смерть сначала накатила на нее, как прибой, а потом отползла. Смеялась потому, что другие тоже смеялись, потому что иногда смех оправдывает сам себя, и вы просто не можете остановиться, пока не остановитесь сами.