Гиляровский сделал шаг назад. Ноги онемели, и он скорее понимал, что сделал шаг – нежели чувствовал это. Пегий, Заячья Губа и Старуха смотрели на него – смотрели пристально, внимательно, цепко, словно пожирая его взглядами. Засосало под ложечкой, мучительно раскатилось по кишкам, поднялось едкой горечью по горлу.
Что-то шевелилось над ним.
Он поднял голову.
Там, в вышине, промеж тяжелых, низких, напитанных дождем туч, копошились тени. Они двигались, словно что-то поднимали, перетаскивали, ставили, держали, забивали, – их движения были медленными и размеренными, в них не было суетливости, поспешности или мелочности – только ширь, и сила, и мощь. Гиляровскому вдруг показалось, что это его – его! – они поднимают, перетаскивают, ставят, держат – и это по нему бьют огромными кувалдами, забивая в землю по самую маковку.
Он упал на одно колено – и мокрая почва, липкая жижа с чмоканьем всосала ногу. Тени не видели его – они продолжали свой труд, упорный и тяжелый. Из-за тучи на мгновение выглянуло солнце и подсветило тени – выхватив всё, до мельчайшей черточки.
И тогда Гиляровский увидел.
Он увидел людей, которые стояли в воде по грудь, кидая лопатами тяжелую мокрую землю. Увидел волочивших на худых покатых плечах толстые – в обхват – шпалы. Увидел вбивавших в мерзлую, твердую – словно железо – почву огромные, с два их роста, сваи.
Призраки работали – работали размеренно, вдумчиво, словно подчиняясь какому-то, слышимому только ими, ритму. Они продолжали строить – где-то там, за гранью бытия, за краем жизни, – бесконечную железную дорогу, по которой когда-нибудь пойдет гигантский, дышащий свежей кровью и горячим паром поезд.
Они строили, падали, умирали, гнили и рассыпались в прах – своими костями укрепляя дорогу, вечную железную дорогу. Ненасытного, алчного зверя, который лишь сделал вид, что человек его укротил, зверя, который насытился сейчас – но скоро вновь оголодает.
– Ну и пусть себе, – прошелестело у него над головой, осыпав его песком и сухой землей.
И тогда он закричал.
Земля наших пращуров
Земля наших пращуров
Егорыч неустанно всматривался в пролесок, откуда выползала дорога. Красное от мороза лицо его просто пылало беспокойством. Сорокин, глядя на это лицо, без труда мог прочесть все тревоги и чаяния старого приказчика – а потому снова и снова корил себя: если так легко проникать в мужичьи помыслы, что ж ты вовремя не проник? Что ж теперь сидишь здесь, напуганный, замерзший и злой, вместо того чтобы собираться в Швейцарию вместе с