– Взрослый совсем, – прокомментировала Лена с заспиртованной тоской в голосе.
– А ваша-то! Женихов небось метлой гоните. В пятый перешла?
– В шестой. Надо, кстати, позвонить ей…
Оля ушла укладывать сына, Лена – звонить дочери. Верзин отправился в туалет.
Зеркало над умывальником отразило средних лет мужчину с пивным животиком.
– Старый мудак, – обозлился вдруг Верзин на собственное отражение. – Я покурю, – сказал он Лене в коридоре и потопал к входным дверям.
– Кури на балконе, – разрешила Оля, – там пепельница Сережина в углу.
Проходя мимо детской, Верзин увидел Сашу в темноте. Мальчик привстал на кровати и смотрел в окно.
– Спи, – добродушно цыкнул Верзин.
– Улетела вроде, – серьезно сказал Саша, ныряя под одеяло.
Верзин пересек гостиную и вышел на застекленный балкон. В узком прямоугольнике помещался стул, велосипед, санки, мешок картошки, ящик с инструментами, коробка с новогодними игрушками, кактусы и цветастый хула-хуп. Верзин нашел пепельницу в виде перламутровой ракушки. Вытащил из пачки «Винстон», прикурил. Оперся локтями о подоконник.
Теплый июньский ветерок потрепал его редеющие волосы.
Самохина жила на окраине города: ее домом заканчивался серенький микрорайон. Окна выходили на объездную трассу, поросшие травой холмы и заболоченный пустырь. С высоты шестого этажа Верзин видел котлован вдалеке. Недавно здесь полным ходом шло строительство супермаркета, но, судя по всему, оно превратилось в очередной долгострой. Технику увезли, таджики исчезли. Вокруг геометрически правильной дыры остался лишь поваленный забор да заколоченные будки.
Верзин выдыхал дым в летние сумерки и думал про Олю.
Помнит ли Оля такой же июньский вечер, когда они остались одни – одни на всю вселенную? Помнит ли поцелуи, объятия? Робкие невинные прикосновения шестнадцатилетнего мальчика. Обещания вечности.
Помнит ли, как спросила:
– А что же Лена?
И услышала:
– Я люблю только тебя. Только тебя.
Ветер срывал клочья дыма с сигареты, уносил направо, к горящему окну кухни, где сидела с его женой девочка из юношеских снов.